"Алмаз"

Постановление Правительства по ракетно-космическому комплексу "Алмаз" вышло в декабре 1964 г. Генеральным конструктором этого комплекса, если использовать терминологию более позднего времени, был  Владимир Николаевич Челомей. Сам факт выхода этого Постановления говорит о том, как энергично "врывался" Владимир Николаевич в космическую тематику - святая святых Королева. Возможности этого в значительной мере обеспечивались решительной поддержкой генсека тех времен - Н. С. Хрущева, который, еще в конце пятидесятых годов, смело разделался с дальней бомбардировочной авиацией, включая беспилотные "Бурю" и "Буран". Владимиру Николаевичу был свойственен широкий размах и комплексный подход к решению поставленных задач. В области ракет он предлагал к разработке серию ракет УР-100, УР-200, УР-500 и УР-700, способных на долгие годы обеспечить решение всех мыслимых задач по созданию ракетно-ядерного щита и ракет-носителей для запуска автоматических и пилотируемых космических аппаратов. Для лунной программы комплекс УР-700-ЛК-700 и для "ближнего" космоса предлагалась многоцелевая система "Алмаз" в составе трех основных объектов: орбитальной пилотируемой станции (ОПС), транспортного корабля снабжения (ТКС) и возвращаемого аппарата (ВА). При этом обвинить Челомея в авантюризме было нельзя. Он создал мощную научно-исследовательскую и проектную организацию, ОКБ-52, в подмосковном Реутово и обеспечил свои разработки производственной базой, отобрав, например, у Министерства авиационной промышленности его гордость - завод N 22, известный как завод им. Хруничева. Этот завод, в свое время, должен был по чертежам известного авиаконструктора В.М.Мясищева, кроме "Бурана", изготовить и сверхдальний тяжелый бомбардировщик, аналог американского "Боинг-52". Для авиационных инженеров Челомея проектирование и изготовление ракет и космических кораблей оказалось более близким делом, чем  для артиллеристов завода N 88 в Подлипках или автомобилистов Днепропетровска. Созданные этим коллективом изделия  отличались авиационным изяществом, законченностью форм, легкостью и прочностью конструкций.

Выходец с Украины Владимир Николаевич Челомей свои взоры неоднократно обращал к ее научным и производственным возможностям. Для многих своих разработок в качестве головных разработчиков систем управления он избрал Харьковское ОКБ-692 и его Запорожский филиал, Харьковский завод им. Шевченко. Из всех перечисленных разработок только для ракеты УР-500 система управления была создана Московским институтом НИИ-885, да и то после того, как наша фирма отказалась, или вернее, не проявила достаточной поворотливости для того, чтобы взять на себя эту работу. Авторитет нашей фирмы в глазах Челомея был очень высок и подтверждался всем ходом наших совместных работ. Этому в значительной мере способствовал тот факт, что к концу шестидесятых годов мы имели уже ряд завершенных работ с высоким качеством, а фирма Челомея только набирала обороты.

Если ракетными системами УР-100 и УР-200 Челомей вторгался в вотчину Янгеля, то комплексом "Алмаз" не только вторгался в вотчину Королева, но и явно стремился к его вытеснению. Предпосылкой к этому было то, что знаменитая королевская семерка и ее последующие модификации, блестяще выполнившие задачи запуска первого искусственного спутника Земли, орбитальные полеты человека и автоматов к Луне и планетам Солнечной системы, исчерпали свои возможности. В 1965 году Челомеем был создан несравненно более мощный носитель "Протон", способный вывести на околоземную орбиту полезный груз весом до 20 тонн. Однако в нашей стране наличие такого мощного и надежного носителя долгие годы практически игнорировалось фирмой Королева, и оставалось в стороне от "столбовой дороги" развития космонавтики. Ракета-носитель "Протон" была четвертым элементом комплекса "Алмаз" и по своей грузоподъемности обеспечивала выведение на орбиты и станции ОПС, и тяжелого ТКС, с пристыкованным к нему возвращаемым аппаратом.

Однотипность конструкции, технология изготовления и стандартность многих технических решений в объектах разработок фирмы Челомея существенно облегчали их массовое  изготовление, отработку и испытания. В частности, можно утверждать, что тяжелый носитель УР-700, документация на который была разработана в 1965 году, мог быть изготовлен через 1,5 - 2 года после создания носителя УР-500. Его грузоподъемность до 100 тонн в соединении с успешным созданием фирмой Королева лунных кораблей, уже в 1967 году обеспечивавших возврат на Землю объектов со второй космической скоростью ("Зонды" 5 и 6, 1967 год), могли послужить базой для успешного соревнования с американцами по лунным экспедициям, по крайней мере, в пилотируемом полете в район Луны и ее облете. Ни Королев, ни Мишин не хотели ни с кем делить славу, упорно создавали "свой" тяжелый носитель Н1 при явно неблагоприятном положении с двигателями. Известно, что опытнейший двигателист В.П.Глушко отказался делать двигатели для Н1. Привлеченное к этой работе ОКБ МАП во главе с Н.Д.Кузнецовым не имело опыта в разработке двигателей для ракет и, естественно, сроки были сорваны, двигатели не имели необходимой надежности, и все первые четыре попытки запуска комплекса Н1-Л3 были аварийными. Кроме того, при втором запуске была разрушена стартовая позиция (июль 1969 г.). Это надолго приостановило летные испытания, необходимо было пересматривать требования к двигательным установкам. Главный конструктор В.П.Мишин причину неудач с Н1 видел в недостаточном финансировании и обеспечении материальными ресурсами и необоснованном прекращении работ по команде высокопоставленных чиновников. Действительно, мои более поздние встречи со многими участниками этих работ подтверждают эту мысль. Аварийные исходы первых четырех запусков позволили выяснить все основные упущения и недоработки. Намеченные мероприятия по их устранению и совершенствованию технологии изготовления позволили бы исправить положение. Потеря трех- четырех ракет при первых испытаниях не такое уж необычное дело в ракетной технике, а конкретные причины аварий ракеты Н1 говорят о том, что она могла быть доведена до необходимой надежности. Если прекращение работ по комплексу Н1-Л3 еще можно как-то объяснить бесперспективностью экспедиций на поверхность Луны после решения этой задачи в США, то прекращение работ по сверхтяжелому носителю Н1 было явно ошибочным и, в конечном итоге, привело к более чем десятилетнему опозданию в создании носителей такого типа и советской системы "Shuttle". По этому поводу С. П. Мишин пишет: "... неожиданно, без каких-либо консультаций, используя бюрократически - командный принцип, Устиновым, Смирновым, Афанасьевым было принято решение о прекращении всех работ и по ракете-носителю Н1 (по его модификациям) и уничтожению задела, в том числе двух комплектов собранных ракетных блоков, подготовленных к летно-конструкторским испытаниям". Мне довелось видеть с какой болью смотрели те, кто вложил душу в эту работу, на отдельные фрагменты блоков ракеты Н1, использовавшихся на площадках Байконура для различных хозяйственных целей.

Постановление по комплексу "Алмаз" вышло как бы "по инерции" после смены Хрущева Брежневым в том же 1964 году. В этот период советская космическая техника вошла в некоторую кризисную полосу особенно заметную после 1968 года, когда явно наметился успех американской лунной программы - полет "Apollo-8", совершившего облет Луны с экипажем У. Андерс, Д. Ловелл и Ф. Борман. У Королева и сменившего его Мишина продолжалась многолетняя серия неудач с запуском ракетой 8К78 "Молния" космических станций к Марсу, Венере и Луне. Длилась она до 1966 года и стоила потери более 20 носителей. Гибель В. Комарова в 1967 году и затем гибель Добровольского, Пацаева и Волкова в 1971 года и даже гибель Гагарина, не связанная с космическими полетами, составляли мрачный фон, на котором отдельные успехи групповых полетов и выходов в космос не могли сгладить общего впечатления даже для широкой публики. Все, кто мог следить за тем, что происходит  за плотной ширмой, скрывающей истинное неудовлетворительное положение, с тревогой наблюдали, как планомерно и фундаментально набирает космонавтика силы за океаном. Полеты американских кораблей "Gemini" явились школой для будущих астронавтов - большинство из них прошли ее, и в то же время показали, насколько целенаправленно и без распыления сил готовят свой беспримерный успех американцы. В определенном смысле комплекс "Алмаз" своей фундаментальностью и отсутствием внешнего показного блеска мог быть противопоставлен не только программе "Apollo", но и готовящейся "Shuttle".

В.Н.Челомей умел обобщать опыт в создании ракетных комплексов в СССР и за рубежом и создавать объекты, учитывающие этот опыт и имеющие нечто новое; так было с боевыми ракетами, так было и с космическими кораблями. Его ракета УР-100 и ее последующие модификации вобрали в себя все положительное из опыта Королева и Янгеля в той мере, которая была возможна, и опыта США, уверенно перешедших на ракеты с пороховыми двигателями. Ракета УР-100 по своим габаритам была почти в два раза меньше ракет Янгеля, приближаясь к размерам ракет "Минитмен", имела пусковой контейнер, в котором размещалась пусковая и проверочная аппаратура, конструкция ее максимально упрощалась, а тактико-технические характеристики полностью удовлетворяли требованиям военных. Челомей использовал те же компоненты, что и Янгель, ампулизацию баков и не делал попыток перейти на пороховые двигатели, понимая, что технология порохов и их производство в СССР практически отсутствуют и вряд ли будут созданы в приемлемое время. В области космических объектов Челомей видел, как сдерживают развитие ранее принятые технические решения, основное содержание которых заключалось "во чтобы-то ни стало" быть первыми. Действительно, первая межконтинентальная ракета 8К71 создавалась как средство доставки боевого заряда к цели, но ни как средство запуска в космос пилотируемых кораблей и ее модификации всегда будут иметь трудно устранимые недостатки. Серия его кораблей "Восход", "Восток", "Союз" это не то, что было необходимо, а то, что можно было создать, оставаясь в рамках ранее принятых решений, пытаясь  выйти их них малыми модернизациями в угоду срокам. Королев, по-видимому, понимал это, провозглашая формулу, которой он сам не следовал: "Если я сделаю быстро, но плохо, то о том, что я сделал быстро, будет вскоре забыто, а плохо - останется". Я не претендую на точность формулировки, но смысл сохранен.

Приступая к созданию комплекса "Алмаз", как системы обеспечивающей решение задач в ближнем, околоземном космосе, В.Н.Челомей сосредотачивал основное внимание на комплексном решении именно этих задач, а лунная пилотируемая программа, по его замыслу, должна была выполняться другим набором средств, начиная от нового носителя УР-700 и кончая лунными кораблем ЛК-700. При этом сохранялась преемственность во многих технических и производственных решениях. Продуманная, рассчитанная на многие годы ракетно-космическая система "Алмаз" прочно опиралась на базу носителя УР-500 ("Протон"), предназначенного для выведения на низкие околоземные орбиты объектов весом 18-20 тонн. Разработка этого носителя, как уже упоминалось, велась параллельно с разработкой ракет УР-100, УР-200 и УР-700. Его летные испытания начались в 1964 году, летные испытания супер-ракеты УР-700 предполагалось начать в 1966 -1967 годах. Судьба этих проектов, которые могли существенно изменить ход освоения космоса в СССР, известна.

Космические корабли, которые были использованы в СССР и США для запуска космонавтов на близкие орбиты Земли, только с известной долей условности можно назвать "космическими кораблями". Первым советским космическим кораблем был "Восток", испытанный в космических полетах. На кораблях этой серии был совершен  исторический полет Ю.Гагарина и полет Г.Титова в 1961г. Сферическая кабина диаметром 2,5 м с тремя иллюминаторами имела отсек аппаратуры и отсек двигателей. Перед вхождением в плотные слои атмосферы отсек кабины отделялся, космонавт катапультировался с креслом, управление было автоматическое и ручное. В 1961-1963 годах запущено 6 кораблей этого типа. Корабль типа "Восход"- модификация корабля "Восток" предназначался для запуска двух космонавтов. В нем убрано катапультируемое кресло, скафандры заменены на комбинезоны, имелся шлюзовой отсек и установлена дополнительная резервная двигательная установка. В 1964-1965 гг. запущено 6 кораблей.

В этот же период в США использовались космические корабли "Mercury" - одноместные корабли с объемом кабины астронавта 1м³. С 1961 по 1963 год было запущено 6 кораблей. Пришедший ему на смену корабль "Gemini" был самостоятельной разработкой и предназначался для полета двух астронавтов. Он состоял из кабины пилотов 1,4 м³ с двумя иллюминаторами, отсека оборудования, 4-х  двигателей торможения. В течение двух лет (1965-1966 гг.) было запущено 10 пилотируемых кораблей с целью тренировки  экипажей будущих кораблей "Apollo"  и отработки сближения и стыковки.

Следующим этапом в СССР и США было создание кораблей "Союз" и "Apollo". "Союзы" - двух- и трехместные корабли, предназначенные для обслуживания орбитальных космических станций. Длина корабля 7 м, диаметр 2,7 м, объем кабины 9,9 м³  (1967 г.).

В 1979г. начал использоваться модифицированный вариант "Союз-Т", а с 1987 - "Союз-ТМ". Корабль "Apollo" предназначался для полетов к Луне с высадкой астронавтов на ее поверхность. Состоял из трехместного командного отсека (длина 3,4 м, диаметр 3,9 м), двигательного отсека (длина 7,3м, диаметр 4м) и двухместной лунной кабины (высота 7 м, диаметр 3,4 м). Лунная кабина имела посадочную и взлетные ступени. Командный отсек отделялся от двигательного во время возвращения при входе в атмосферу Земли.

К моменту начала работ (1964 г.) над комплексом "Алмаз" работы по американской лунной программе были в полном разгаре, советская же лунная программа переживала период "раскачки" и, как пишет В. П. Мишин, еще некоторое время дебатировался вопрос: что следует отрабатывать в первую очередь - облет Луны по программе УР-500К-Л1 или Н1-Л3?

Орбитальная пилотируемая станция за время своего существования пережила три поколения: "Салют 1-5" с одним стыковочным узлом - станции первого поколения; "Салют 6-7" с двумя стыковочными узлами - станции второго поколения (1977-1982гг.); "Мир" с шестью стыковочными узлами - станция  третьего поколения, запущенная на 10 лет в 1986 году. Размеры станции - длина 13,1-15 м, диаметр 4,2 м. Транспортный корабль снабжения-20-тонный корабль длиной до 10 м и диаметром 4,2 м имел герметичный приборно-грузовой отсек и отсек ДУ с четырьмя маршевыми двигателями, двадцатью и шестнадцатью двигателями стабилизации и точной ориентации.

Если В. Н. Челомею ракеты УР-100 и УР-500 удалось отстоять, то с комплексом "Алмаз" дело обстояло гораздо сложнее. Постановление Правительства по комплексу вышло в конце 1964 года, но затем работы "теплились" только  благодаря энергичным усилиям Владимира Николаевича и его умению убедить и привлечь на свою сторону министра общего машиностроения С.А.Афанасьева. Необходимая кооперация смежников складывалась с великим трудом и опять-таки благодаря его усилиям.

Один из  главных смежников такого сложнейшего комплекса - разработчик системы управления, напрасно ожидал: "Пусть меня обяжут". Никто не собирался "обязывать" Сергеева и его фирму ОКБ-692, а значит, нельзя было получить те блага, которые этому сопутствовали: строительство производственных корпусов, жилья и т.д. В ОКБ-692 образовалось группа энтузиастов "Алмаза", а значительная группа инженеров уже с 1964 года работала с ОКБ-52 по таким "заразительным" темам, как малогабаритная изящная ракета УР-100, и мечта многих - лунная программа УР-700 - ЛК-700. Все, кому доводилось слышать В. Н.Челомея, безвозвратно становились его сторонниками. Безусловно, Челомей - ярчайшая личность в истории нашей ракетно-космической техники, человек щедро одаренный природой, артистическая натура, музыкант и прекрасный оратор. Его бывшие студенты рассказывают, что иногда вместо лекции в большой аудитории по просьбе студентов Владимир Николаевич садился за рояль и на протяжении двух часов играл классические вещи или импровизировал.

Все третье отделение, включая его руководителя Я. Е. Айзенберга, всегда стремилось к расширению тематики работ предприятия, особенно по таким экзотическим направлениям как космос, лунная программа, полеты к планетам. Ни научные, ни технические трудности нас не страшили. Эта уверенность имела основания: слаженный коллектив грамотных и инициативных инженеров, хорошо подобранное совершенное оборудование и, главное, в активе уже имелись выполненные достаточно сложные работы.

Комплекс "Алмаз" был широким полем деятельности и, начиная с середины шестидесятых годов, в третьем комплексе начала складываться  группа специалистов уже вне традиционных отделов баллистики и стабилизации. Эта группа все свои помыслы направляла в космос, ее важнейшей работой был челомеевский "Алмаз", энтузиастами были И.Г.Медведев, В.С.Столетний, Л.С.Житник. Они вскоре стали своими людьми на основных предприятиях Челомея - ОКБ-52 в Реутово и заводе им. Хруничева в Филях. Обе эти организации имели сильные проектные коллективы авиационного уклона и  хорошо понимали, насколько важно в качестве смежника иметь сильную организацию - разработчика систем управления.

Охарактеризую кратко каждого из них. Игорь Георгиевич Медведев отличался горячим темпераментом, не стеснялся в выражениях по отношению ко всем, кто не разделял его космических притязаний.

Владимир Сергеевич Столетний был полной противоположностью экспансивному и горячему Медведеву, но за его чисто украинской флегматичностью и медлительностью скрывалась горячая приверженность космической тематике, основательная математическая подготовка и феноменальная работоспособность. Он мог, в условиях производственного шума и разговоров его сотрудников в лаборатории, совершенно замыкаться в своей работе и не обращать внимания на то, чем занимаются его подчиненные.  Думал он примерно так: кто хочет работать - тот работает, кто не хочет, того  и бесполезно заставлять.

Леонид Степанович Житник - третий член тройки энтузиастов, сочетал качества Медведева и Столетнего и, кроме того, отличался широкой эрудированностью.

Первый руководитель специального комплекса по космической тематике, включая "Алмаз", Э.В.Лысенко был не особенно подготовлен к этим работам. Причины его ухода на преподавательскую работу менее чем через год после его назначения руководителем этих работ так и остались до конца не выясненными. По характеру он был веселым и общительным человеком, легко сближался с людьми любого типа. По-видимому, кропотливая повседневная работа по 12-14 часов, зачастую без выходных, при срочных поездках в бесчисленные командировки была не в его духе.

Такова была основная руководящая и инициативная группа, которая буквально "рвалась" в космос. Ее поддерживал Я.Е.Айзенберг и с прохладцей к ней относился В.Г.Сергеев.

Со многими сотрудниками ОКБ Челомея сложились не только деловые, но и дружественные отношения: с грузином О.Б.Россенбаули, украинцем А.К.Недайводой, русским О.В.Ананьевым и многими другими. Впрочем, в то время мы не интересовались национальностью друг друга, а если иногда и упоминалась национальность, то это выглядело, подчеркнуто доброжелательно. Так при встрече в "домашних" условиях с матерью Россенбаули чтение стихов Руставели вызывало слезы радости на ее глазах. В разные периоды жизни у меня было много знакомых и друзей среди людей кавказского происхождения, и это были прекрасные люди, гордые и честные. Что же касается грузин, то просто жалко, что люди этой национальности перестали быть нашими соотечественниками.

С самого начала взаимоотношений с работниками фирмы Челомея, наше превосходство в области управления, компьютерной техники, было очевидным и не оспаривалось, а их авиационная культура в свою очередь вызывала у нас уважение. Так что оснований для совместной и плодотворной работы было достаточно. В целом этот период моей работы, т.е. период работы над СУ транспортного корабля снабжения (ТКС) комплекса "Алмаз", оставил самое благоприятное впечатление, не смотря на то, что последний его полет в виде корабля "Скиф 19-ДМ" был аварийным и, в некотором роде, бросил тень на отношения наших фирм.

Владимир Николаевич с большой уважительностью относился к нашей фирме и к нам, ее сотрудникам. Мне доводилось присутствовать на совещаниях и просто бывать в его кабинете в процессе работ над ракетой УР-100. Челомей внимательно выслушивал, расспрашивал обо всех тонкостях и особенностях построения системы управления, был всегда неизменно вежлив и сдержан даже в тех случаях, когда сам испытывал нажим далеко неинтеллигентного свойства со стороны самого высокого руководства. Нам он говорил: "Не обращайте внимания! Ваша задача спокойно работать". А дело было далеко не шуточным - на ракете УР-100 при летных испытаниях возникали продольные колебания, которые приводили к значительным ошибкам в работе аппаратуры управления и, как следствие, возрастали отклонения ракеты от цели. Тогда причина не была выявлена до конца и принятые меры оказались недостаточными. Гораздо позже дефект дал о себе знать в полной мере, и его пришлось устранять на ракетах, стоящих на боевом дежурстве.

Таким образом, постепенно возникло обоюдное желание работать вместе у всех, кроме Владимира Григорьевича, который всего себя посвятил боевым ракетным системам. Со скрипом он соглашался работать по "Алмазу", если его обяжут Постановлением. На этой почве возникали инциденты, которые вследствие особенностей характера И.Г.Медведева иногда принимали даже неприличную форму.

Однажды я и Сергеев по каким-то делам были в Химках у Глушко. На вечер мы планировали поездку в Реутово, где Медведев готовил решение, которое должен был подписать Владимир Григорьевич. Получилось так, что я вынужден был оставаться у Глушко, а Сергеев сам уехал в Реутово. Поздно вечером мы с ним встретились в гостинице  "Маяк". Я никогда раньше не видел его в таком возбужденном состоянии. Он грозился выгнать Медведева немедленно, но тогда я так и не понял, что же произошло в Реутово. Позже мне рассказали, что когда приехал опоздавший Сергеев, Медведев уже был на трибуне докладчика и к тому моменту заявил, что систему управления для всех элементов комплекса "Алмаз" будет делать наша фирма. Сергеев пытался его остановить, но безуспешно, затем хотел его стащить с трибуны, но Игорь Георгиевич вцепился в трибуну и продолжал говорить о том, что вся наша организация горит желанием работать, но Сергеев противится.

В то время мой отдел не работал по этому комплексу. Я не помню точно все события, имевшие место в течение 4-5 лет, когда наша фирма еще не была подключена к этой работе. Единственное знаю, что прошло оно в борьбе за выживание комплекса. Достаточно вспомнить, что первый запуск ОПС состоялся только через семь лет после выхода Постановления, причем корпус был разработан и изготовлен фирмой Челомея, а "начинку" станции осуществляло ОКБ-1. Эта станция известна как  "Салют-1". Это был заметный удар по комплексу "Алмаз". Один из его основных элементов - пилотируемая станция - был изъят из его состава и передан Королеву. Правда, Челомей передал только корпус станции, основная "начинка" была снята. Срочно изготовлялись следующие станции в надежде, что последующие запуски будут в интересах так хорошо задуманного комплекса. Королев оснастил станцию своей "начинкой", и запуск был произведен 19 апреля 1971 года. Таким образом, в противовес успехам американцев в лунной программе, выходу в космос Франции ("Астерикс" 26.09.1965 г.), Японии ("Осуми" 11.02.1970 г.) и Китая (24.04.1970 г.) впервые в мире была создана орбитальная пилотируемая станция.

Весь 1972 и половина 1973 года, т.е. два года после гибели космонавтов, в Советском Союзе не было пилотируемых полетов. Тем более рельефно выделялись успехи Соединенных Штатов: 5 января 1972 года Никсон принял программу "Space Shuttle", а корабли "Apollo-16,-17" завершили лунную программу длительным пребыванием (до 75 часов) на ее поверхности.

Постановление правительства о создании у нас космического корабля типа Шаттл вышло только четыре года спустя 17 февраля 1976 года, но работы до 1979 года практически не велись. Время было опять потеряно в бесконечных спорах на тему: делать или не делать?  Сложившаяся в этот период ситуация в нашем пилотируемом космосе в какой-то мере способствовала Челомею в его проталкивании комплекса "Алмаз". Даже отсутствие решения о создании нашей многоразовой транспортной системы было им использовано. Комплекс "Алмаз" противопоставлялся американскому Шаттлу. Длительность существования станции на орбите в какой-то мере была эквивалентна многоразовости Shuttle, транспортный корабль снабжения (второй элемент системы) имел большую грузоподъемность и мог доставлять на станцию необходимые материалы, в пристыкованном с ней состоянии, экономя ее горючее, совершать необходимые маневры. Он был своего рода складом и заправочной базой. Совершая полет рядом с орбитальной станцией, он мог многоразово с ней стыковаться в случае необходимости. И, наконец, третий элемент системы - возвращаемый трехместный аппарат действительно разрабатывался с условием его многократного запуска. Ракета-носитель "Протон", с помощью которого совершался запуск на орбиту элементов комплекса "Алмаз", сопоставлялся по стоимости запуска с теми элементами американского "Shuttle", которые терялись при запуске, т. е. были одноразовыми. Владимир Николаевич так умело доказывал эквивалентность "Алмаза", что это, безусловно, сыграло свою роль в том, что все три элемента системы "Алмаз" были созданы и испытаны, не смотря на сильнейшее противодействие целой правительственной группы высокопоставленных лиц, которую одно время возглавлял Д.Ф.Устинов, и непрекращающуюся критику со стороны руководства королевского ОКБ-1, особенно после того, как его возглавил В.П. Глушко (с 1974 года).

Комплекс "Алмаз" постепенно воплощался в металле. То, что из этого комплекса взят носитель "Протон"  для запуска "Союзов" и орбитальная станция "Салют-1" без возвращаемого аппарата, стыковочный узел которого был просто заглушен, играло на руку Челомею. Высокая квалификация его конструкторов - авиационных инженеров сказывалась на качестве носителей "Протон" и орбитальной станции. Контраст тем более  заметен на фоне неудач кораблей "Союз": два первых пуска закончились гибелью Комарова  и неудачей опытнейшего пилота Г. Берегового. Групповой полет трех кораблей "Союз" был успешен только в сообщениях ТАСС. Челомею было обещано, что запуск корабля "Салют-2"  будет осуществлен в интересах его программы. К этому времени с большим трудом Челомею удалось создать кооперацию разработчиков. Подключилась и наша организация совместно с Запорожским филиалом во главе с Раубишко. Распределение работ было следующим: ОКБ-692 разрабатывало систему управления полетом, филиал ОКБ - приборы системы управления бортовым комплексом ТКС и возвращаемым аппаратом.

Активно развернулись работы в 1972 году, а в 1973 году В.Г.Сергеев создал специальный комплекс N 8 под работы, связанные с космосом. Начальник нового комплекса Э. В. Лысенко сумел в сжатые сроки "сколотить" работоспособное подразделение. Его отделы возглавляли опытные специалисты. Г.Я.Шепельский был назначен начальником комплексного отдела, В.Я.Страшко - испытательного, братья Игорь и Михаил Трегубовы - подразделениями бортового электроснабжения и командных приборов, кабельные сети разрабатывали Игорь Привало и Леонид Кравец. Особенностью вновь созданного комплекса была почти полная замкнутость выполняемых работ, даже разработка эксплуатационной документации осуществлялась в комплексе специальной группой и только теория и разработка  приборов велись в смежных комплексах и отделениях. В целом инженерно-технический состав комплекса был подобран удачно. Комплекс разместился в новом корпусе, лаборатории и стенды располагались компактно.

После ухода Эдуарда Викторовича Лысенко, менее чем через год, Сергеев в довольно категоричной форме на одном из заседаний парткома предложил мне занять должность начальника 8 комплекса и Главного конструктора систем управления по космической тематике. Обстановка сложилась так, что я уже не мог вторично отказаться. Первый раз Владимир Григорьевич предложил мне должность начальника 3 комплекса, когда с этой должности ушел Д.Ф.Клим. Я в то время увлекся  баллистикой, работа была очень интересной и перспективной. Предстояло создать систему наведения глобальной ракеты, разделяющейся головной части с индивидуальным наведением боевых блоков на разные цели, начинались работы по наведению на цель по радиолокационным картам местности и т.д. Бросить эти работы и занять должность с гораздо большей долей администрирования мне представлялось неприемлемым. Я тогда отказался. Теперь мне пришлось дать согласие. Приказом N 370 от 24 июня 1974г. я был назначен начальником комплекса 8 и вскоре приказом по министерству Главным конструктором системы управления по космическому направлению. Еще до моего назначения мне довелось не однажды обсуждать с Владимиром Григорьевичем ход работ по ТКС и особенно его сложный приборный состав. Там впервые была применена бортовая вычислительная машина типа "Аргон-16", разработки Московского НИЦЭВТ.

Сложность системы управления обуславливалась необходимостью выполнения всех задач в космосе, как говорил Яков Ейнович "полного джентльменского набора", а, с  другой стороны, боязнью возможных отказов БЦВМ. К тому же, в системе  управления предусматривалось два параллельных контура: аналоговый - на традиционных приборах, и цифровой - на БЦВМ.  Контуры дублировали друг друга в большинстве  режимах и, кроме того, их аппаратура разрабатывалась в резервном исполнении. Все это усложняло систему как аппаратурно, так и в смысле надежности отработки во всех возможных вариантах функционирования. Ее вес и потребление энергии были чрезмерными. Помню, что я как-то резюмировал: "Нужно упрощать!" Назначая меня на эту должность, Владимир Григорьевич сказал: "Вот бери и упрощай!"

Итак, мне пришлось почти через двадцать лет расстаться с математикой, механикой и окунуться в вопросы общего проектирования, организацию отработки и испытаний аппаратуры, ее изготовления, а также  взаимодействия с головными организациями и многочисленными смежниками.

В наследство от Эдуарда Викторовича, наряду с прекрасно оборудованным кабинетом, мне достались и некоторые его странности. Кабинет имел приемную, где размещался секретарь; дверь направо вела в кабинет, дверь налево - в комнату, где размещались ведущие конструкторы. Секретарь никого не впускала без доклада, а при моем входе в комнату ведущих конструкторов их начальник Б.В.Щукин подавал команду "Встать!" и докладывал, кто, чем занимается. Я, естественно, все это упростил, как и тот порядок, что предварительно перед моим выездом в командировку посылался за 1-2 дня ведущий конструктор, который обеспечивал гостиницу, обратный билет, прием в той организации, куда едешь в командировку и т. д. Были и другие оригинальные порядки, которые я привел в норму.

Первым важным делом я считал максимальное упрощение системы, главным образом, за счет аналогового контура управления. Мне удалось убедить в этом моих коллег, но головная фирма как в Реутово у Челомея, так и Филях у Полухина категорически воспротивились этому. Обсуждения этого вопроса принимали порой весьма острый характер, так как велика еще была боязнь и неверие в надежность бортовых вычислительных машин. Головники прощали нам даже превышение веса аппаратуры, лишь бы мы сохранили аналоговый контур. В конце концов, мне пришлось с этим согласиться, так как другие меры по упрощению системы дали весьма мизерные результаты. Пришлось целиком положиться на надежность аппаратуры и тщательную ее конструкторскую и стендовую отработку. Для этого, в частности, на комплексном стенде мы установили многотонный трехстепенной агрегат "Кардан", на котором устанавливались гироскопические приборы, и имелась возможность их поворачивать в любое положение относительно трех осей. Эту громоздкую установку пришлось поднять на специальную эстакаду, сооруженную за окном на уровне третьего этажа, затем разобрать стенку и по специальным  рельсам затаскивать в помещение стенда. Другим важнейшим мероприятием в плане отработки было использование "безэховой камеры", имевшейся в организации Полухина, и специального стенда отработки системы стыковки на второй площадке космодрома Байконур. Последнее потребовало значительных усилий и вынесения вопроса на уровень министра, так как стенд принадлежал фирме Королева, и нас там встречали не очень гостеприимно. В третьем комплексе был создан стенд отработки программно-математического обеспечения, а чистовая проверка производилась на комплексном стенде, где была представлена реальная аппаратура. Система стыковки и командная радиолиния отрабатывались в головной организации и на космодроме. У нас в организации эти системы по условиям режима на излучение не включались  - необходимой защиты мы не успели создать. К концу 1974 года полностью был определен приборный состав бортовой и наземной аппаратуры, состав смежных организаций и заводов -  изготовителей. В качестве командных приборов использовались: гиростабилизированая платформа, гироинтегратор, гироорбитант, комплекты инфракрасной вертикали, датчики солнца и радиотехническая система стыковки "Игла". Информация с командных приборов после соответствующих преобразований поступала на усилители - преобразователи аналоговой системы и на БЦВМ, команды с которых шли на управление маршевым двигателем и на двигатели грубой и точной стабилизации. Кроме того, приборы обеспечивали задание временных программ управления, связь с командной радиолинией, управление системой перекачки топлива,  контроль наработки двигателей стабилизации. Отдельно функционировала система энергоснабжения с панелями солнечных батарей и аккумуляторов. Штатного объема памяти БЦВМ "Аргон-16" оказалось недостаточно, и нашими прибористами 4 комплекса был разработан специальный прибор "расширитель памяти", который  позволял использовать два комплекта приборов внешней памяти. Наземная проверочно-пусковая аппаратура также в своей основе имела вычислительную машинуМ-6000 серийно изготовляемую Донецким заводом и систему приборов - блоков, сопрягающих ее с бортовой аппаратурой. Такое построение наземной аппаратуры, впервые реализованное в Советском Союзе, позволяло с помощью программ, вводимых в М-6000, реализовать широкий спектр проверочных работ, проводить анализ хода проверок и документировать их результаты.

Однажды в министерстве состоялся научно-технический совет по вопросам построения наземных проверочно-пусковых систем; я и Е.М.Михлин принимали в нем участие. Вначале ход совета вызвал у нас некоторое смущение. Дело в том, что в зале заседаний мы увидели стены, увешанные представленными различными организациями громадными плакатами с красочно нарисованными пультами, стойками, дисплеями и другой аппаратурой. Мы же привезли весьма скромный плакат, где на ватмане квадратиками были изображены приборы сопряжения с бортовой аппаратурой, и более длинным прямоугольником изображалась машина М-6000. Внизу была небольшая табличка с некоторыми цифрами, показывающими объемы возможных проверок, скорость их выполнения и кое-что по экономике. Одним из последних, после обстоятельных докладов других фирм, пригласили доложить и меня. Я, несколько смущаясь скромностью своего плаката, приколол его кнопками к доске и вкратце доложил, как мы строим систему проверок транспортного корабля снабжения и что это дает по срокам и объемам. В заключение с итогами выступил Б.Е.Черток - известный специалист и сподвижник Королева. Борис Евсеевич, указывая на мой скромный плакат, сказал буквально следующее: "Этот скромный листок стоит гораздо больше, чем все остальные плакаты!", и широким жестом обвел все развешанное. Он  хорошо понял преимущества применения для таких систем универсальных серийных машин, изготовляемых нашей промышленностью и снабженных стандартным программно-математическим обеспечением. Впоследствии серийные вычислительные машины применялись в разработках многих организаций.

Изготовление аппаратуры производилось на нашем опытном заводе и, как всегда, сроки срывались. Тогда директор завода и я начали систематически проводить в сборочном 15 цехе ежедневные оперативки для того, чтобы быстро устранять все возникающие задержки. На оперативки вызывались начальники других цехов, разработчики, конструкторы, и шел далеко нелицеприятный разговор. Нужно сказать, что Борзенко умел "выжать" нужное из каждого и в случае необходимости помочь. Благодаря оперативкам нам удалось укомплектовать аппаратурой наши два стенда: запасными приборами стенд головной организации ("Г"), и в третьем квартале 1976 года поставить первый летный комплект для изделия N 161. С аппаратурой смежных организаций дело обстояло несколько сложнее, приходилось ездить, просить и уговаривать, но и эта задача была, в конце концов, решена. В это время "Алмаз"  в планах министерства,  да и вообще в среде партийно-правительственных руководителей, занял первое место. Полеты станций "Салют-1" и особенно "Салют-3" показали, какие большие возможности открываются и для военной разведки при наличии в космосе экипажей, вооруженных современной фото- и телеаппаратурой.

На совещании, проводимом Д.Ф.Устиновым по вопросу сравнительного качества наших и американских фотоснимков, полученных из космоса, Дмитрий Федорович сформулировал задачу комплекса "Алмаз" именно в плане непрерывной оптической радиоразведки. В помещении были развешаны плакаты с нашими и американскими снимками, разница была далеко не в нашу пользу. Главные конструкторы сидели за длинным столом. Устинов ходил по кабинету за их спинами и в ответ на заявление Челомея о том, кто из них и в чем задерживает разработку, подходил к виновнику, клал руки на его плечи и уговаривал: "Вот видишь, он тобой прикрывается, отдай ему аппаратуру! Пусть останется один - тогда я с ним поговорю!" Министр Афанасьев, в свою очередь, проводил почти еженедельные совещания или коллегии, где рассматривался ход работ.

На одной из коллегий я получил свой первый из шести выговоров по министерству. Обычно это выглядело достаточно обыденно: готовилось заранее решение, в котором указывались все срывы сроков и их виновники, а в конце "раздавались соответствующие награды". Не помню, что мы тогда сорвали, я доложил о ходе работ по своей части, где среди выполненных работ было два-три срыва сроков на непродолжительное время, затем услышал свою фамилию среди нескольких "отмеченных" таким образом. Сергеев очень чутко реагировал на такие события. Если кому-нибудь из его замов грозил третий выговор по министерству в течение года, Владимир Григорьевич его на коллегию не посылал, так как после третьего выговора он должен был принимать "организационные" меры, а посылал кого-нибудь другого. Чаще всего доставалось А.Ф.Соболеву в бытность его главным инженером. Аркадий Федорович стоически переносил такие невзгоды, как и подобает военному человеку.

Министр часто практиковал выезды в организации, а когда на заводе им. Хруничева шла сборка станций, ТКС и ВА, оперативки и выездные коллегии в сокращенном составе проводились иногда прямо в цехах. Наличие "живых" изделий  благотворно сказывалось на ходе заседания, и обычно не было строгих взысканий. И действительно, в громадном сборочном цехе, где в разной степени готовности находились до десятка изделий, раздавался производственный шум, и сборщики в белых халатах делали свое дело, министр и его чиновники  поневоле понимали, что дело делается именно здесь, а не в кабинетах министерства. Да и докладчики чувствовали себя  более уверенно. Помню, как Владимир Николаевич на одной из таких коллегий доказывал, что комплекс "Алмаз" имеет несравненные преимущества перед американским "Shuttle". В ходе выступления с ним случился сердечный приступ, и когда его под руки пытались увести в другую комнату, Владимир Николаевич вернулся к плакатам и, держась за грудь, закончил свое, как всегда страстное, выступление. Таков был Владимир Николаевич... Такими были и Янгель, и  Бармин, и матерщинник Пилюгин, и интеллигентный Кузнецов... Да, были люди в наше время...

Когда Афанасьев приезжал к нам в Харьков, я всегда предлагал Владимиру Григорьевичу в повестку дня вначале включать стенды или вообще докладывать в стендовом зале, развесив плакаты на стойках с аппаратурой. По комплексу "Алмаз" на стендах обычно докладывал я. Эффект работающих стендов был такой же, как и сборочных цехов. Встреча гостей обычно происходила следующим образом: министра и его спутников у въезда на предприятие, а иногда и на вокзале или в аэропорту, встречал Сергеев; кортеж автомашин в сопровождении ГАИ следовал до предприятия, гостей заводили в кабинет Сергеева, точнее в "заднюю комнату", где их ждал завтрак. Затем в "греческом зале" (так назывался зал заседаний рядом с кабинетом Сергеева) проходило "пленарное" заседание с общим докладом Сергеева и с предлагаемым планом работ. Затем краткую речь произносил министр, и после этого мы разбегались по своим местам, т.е. по тем местам, которые будет посещать министр.

Чаще всего первым делом министра вели в корпус моделирования, где Яков Ейнович докладывал об общетеоретических вопросах и вопросах программирования, как всегда очень умело и обстоятельно. Стенды в комплексе Якова Ейновича всегда были прекрасно оснащены, везде были чистота и порядок, люди в белых халатах работали у машин, вот здесь, с помощью простых и доходчивых плакатов, Яков Ейнович знакомил министра с основными проблемами заказа и, между делом, решал вопросы о необходимости приобретения нового оборудования или финансирования. Обычно министр благосклонно относился к этому, тут же давал соответствующие указания сопровождавшим его чиновникам. На комплексных стендах и я, следя за настроением министра и стараясь не "переборщить", аналогично решал свои проблемы.

 В нашей организации я считался неплохим докладчиком и умел готовить как простые и доходчивые плакаты, так и знаменитые "тезисы". Когда мы все дружно готовили доклад  шефу - Владимиру Григорьевичу, я был автором понравившейся Сергееву формы тезисов его доклада в виде таблицы, где были такие графы: "Вопрос", затем: "Что я должен говорить", "Какие вопросы мне могут задать" и ответы на них. По этой форме он требовал составлять тезисы всех без исключения, заставлял многократно переделывать. Короче говоря, готовить его к поездке на доклад к министру, в ВПК или ЦК было далеко непростым делом. Обычно два-три дня перед этим мы, его заместители, в основном только и занимались, что докладом и плакатами. Впрочем, во время доклада наш шеф мог, как угодно далеко уйти от заготовленного текста, и тогда можно было видеть на лице Якова Ейновича следы явного внутреннего переживания, так как эти "рейды" не всегда были согласованы с основным стройным текстом.

Посещения предприятий высокопоставленными руководителями и военными, и штатскими были довольно обычным делом, к ним готовились - "мыли шею", пытались подогнать сроки сорванных поставок, готовили "догонные графики". Хуже было, если приезд уже имел цель дать разгон, "навести порядок". В этом случае никакой доклад помочь не мог, всегда находился предлог типа: "Что от вас можно ждать, если у вас пыль на стендах!?"  "Пыль", при желании, всегда и везде можно найти. Но стенд, работавший стенд, где четко функционировала аппаратура, где можно было воспроизвести подготовку к полету, сам полет и многократно его повторить, всегда производил на посетителей впечатление готовности к выполнению долгожданной задачи. Я водил по стендам и Афанасьева и приезжавшего к нам Я. П. Рябова, который был короткое время секретарем ЦК по оборонным вопросам. Многое для него в ракетно-космической технике было новым, и я подробно рассказывал ему о ТКС, системе управления. Рябов  воспринимал рассказ прекрасно, и мы довольно долго,  растеряв всех сопровождающих, переходя из помещения в помещение, ходили по громадному стенду комплекса "Алмаз", и я подробно  рассказывал, все более и более воодушевляясь, его интересом к новой для него технике.

Кстати сказать, Рябов не сумел прижиться в оборонной технике из-за того, что недооценил роль Генеральных конструкторов в определении направлений развития ракетно-космической техники и их связи с Д.Ф.Устиновым и пытался проводить свои решения.

Бывал у нас часто и Л.Н.Зайков, который производил неприятное впечатление не столько тяжелым взглядом бесцветных глаз, сколько всегда грубым разносом, явными и скрытыми угрозами. Мне мало довелось с ним встречаться "в деле", но впечатление у меня о нем осталось плохое. Гораздо больше мне импонировал и нравился наш министр Сергей Александрович Афанасьев - громадный человечище, прямой, бесхитростный, грубоватый, но в душе добрый и отзывчивый. Мне довелось много раз с ним встречаться, и я не помню ни одного случая, чтобы эта встреча оставила тяжелое впечатление, даже если при этом разговор был не из приятных. Главные конструкторы Королев, Челомей, Янгель, руководители ракетно-космической промышленности и оборонного партаппарата Смирнов, Афанасьев, Зайков, Устинов - люди сталинской закалки, привыкшие к непрерывному давлению сверху и передающие это давление до самих низов со значительным коэффициентом усиления.

Особенно отличался в этом плане заведующий отделом ЦК, которого почему-то называли Иван Грозный, хотя я не знаю ничего такого, что оправдывало бы это лестное имя. Мои немногочисленные с ним контакты говорят об обратном: это интеллигентный, выдержанный и весьма обходительный товарищ, но в настойчивости и умении "давить" ему не откажешь. В.Н.Челомей имел импульсивный характер. Он легко возбуждался, оставаясь внешне спокойным, мог жестко отчитать любого работника в присутствии его подчиненных, но был отходчив и мог извиниться, если был не прав или просто погорячился. Его сотрудники рассказывали, что были случаи, когда он в один и тот же день и увольнял, и вновь восстанавливал провинившихся подчиненных. О нем ходило много легенд, но таких, что вполне соответствовали его темпераменту и характеру. Его настойчивость в те дни, когда он добивался решения о производстве самолетов-снарядов по своим чертежам и проектам, два или три раза показывал их Сталину, привела к тому, что после одного из таких раундов, Cталин сказал Поскребышеву: "Этого человека ко мне больше не пускайте!" Тем не менее, Владимир Николаевич добился того, что получил небольшой завод, развил его в громадное предприятие и до первой половины шестидесятых годов сумел разработать и сдать на вооружение несколько самолетов-снарядов тактического назначения. Эту технику можно было видеть в специальном музее  ОКБ-52, куда водили всех вновь приступивших к работе с этой фирмой. Музей размещался в большом помещении. Каждый образец был представлен в двух видах: в полностью собранном, и расчлененном на отдельные агрегаты. Вокруг были красочно оформленные плакаты и таблицы с характеристиками и другими пояснениями.

"Первая любовь" дала о себе знать, и после разработок ряда ракет, космических кораблей и ракет-носителей, фирма Челомея опять вернулась к самолетам-снарядам на новом уровне, назвав их "крылатыми ракетами". Это были совершенные системы с высокой точностью попадания в цель и различного типами базирования. Благодаря тому, что ракета имела  складывающиеся крылья, на носителе их размещалось 10-12 штук. Систему управления для этой ракеты разрабатывала наша фирма, работами руководили непосредственно Л.М.Бондаренко и Г.И.Лящев. Теория и все баллистические расчеты и проработки были выполнены С.С.Корумой, В.И.Котовичем и их коллективами. Прекращение финансирования этих работ на этапе летных испытаний, когда все проблемы были на грани решения, привело к закрытию темы.

Транспортный корабль снабжения, комплекс "Алмаз" и крылатые ракеты в семидесятые годы переместили центр тяжести разработок на фирму Челомея и то обстоятельство, что вместо титана Королева, после его смерти фирмой руководил "простой смертный" В.П.Мишин вплоть до 1974 года в значительной мере этому способствовало. Приход затем В.П.Глушко, человека уровня Королева, резко изменил ситуацию. В конечном итоге, у Челомея одну за другой отобрали орбитальные станции, транспортный корабль снабжения использовали в интересах первой в мире королевской пилотируемой орбитальной станции, а разработка возвращаемого аппарата даже не была закончена. Новая тема "Буран", Постановление по которой вышло в 1976 году, как реакция на испуг Брежнева, что американский "Shuttle" может, спустившись с орбиты разбомбить в пух и прах Москву, а также обширные планы по станции "Мир", разрекламированные, как международные, вернули ОКБ-1 былое лидерство в ракетно-космической технике. Странную картину раздвоенности во всех партийно-правительственных и военно-промышленных кругах по отношению к "Алмазу" и вообще к фирме Челомея можно было наблюдать в те годы. Казалось, весь мир был разделен на ярых сторонников и еще более ярых противников этих работ! Но мы, разработчики, быстро привыкли к такому положению и продолжали делать свое дело.

Организация работ по комплексу "Алмаз" отличалась четкостью и в этом, безусловно, заслуга Челомея, его требовательность к исполнителям и умение охватить все до мелочей. Я обратил внимание на одну особенность в его работе. На любом совещании, которое он проводил, существовал такой порядок: он не отдавал указаний своим подчиненным, но каждый должен был из его слов улавливать и затем выполнить то, что его касалось.

Однажды в выходной день я и Владимир Григорьевич были приглашены на совещание, которое проводил Челомей в Филях. Это было очень короткое совещание с четкой постановкой вопросов. На совещании я попросил Челомея срочно поставить нам несколько пироклапанов для испытаний на комплексном стенде новой схемы их подрыва, которая по предложению Э. Демского, имела ряд преимуществ. Реакция Челомея была простой и ясной. Он, как бы между прочим, бросил фразу: "Завтра пиропатроны будут у вас!" Когда же после совещания мы подписывали решение, я предложил внести пункт по пиропатронам, с указанием срока поставки дня на два-три позже срока, заявленного Челомеем. Мне разъяснили, что это не требуется, так как ведущий конструктор в таких случаях записывает то, что сказал Главный, и все выполняется вне зависимости от трудностей, возникающих при исполнении. Действительно, на следующий день пиропатроны были у нас в Харькове, несмотря на то, что их доставка, как взрывчатых веществ, требовала специальных мер и транспорта. После совещания нас угостили обедом, причем, здесь также все было оригинальным: ели мы, стоя за кольцевым столом и весь обед занял не более 15-20 минут. В центре кольца стоял маленький столик с напитками, в том числе и алкогольными, правда к последним никто не прикасался. Закончив трапезу, Владимир Николаевич распрощался со всеми и уехал. Когда мы с Сергеевым садились в машину, я взглянул на часы: все совещание, включая обед, заняло менее двух часов. Кстати, об обедах, устраиваемых после совещаний. Вадим Воробьев, с которым я был однажды на совещании у Устинова, долгое время не мог мне простить, что после совещания мы вынуждены были отказаться от роскошного обеда, так как я должен был еще успеть в министерство, а Вадим один не захотел оставаться.

Приход в новый коллектив всегда неприятное дело, т.к. встает вопрос: "А как тебя там примут?", особенно когда в этом коллективе есть свои работники, способные занять эту должность. Для меня этот вопрос был несколько облегчен тем, что 8 отделение было сформировано менее года назад в основном из опытных специалистов разных подразделений, с которыми мне уже доводилось работать. Г.Я.Шепельский еще в 1959 году разрабатывал прибор по моему техническому заданию, затем вел комплекс одного из вариантов ракеты УР-100. Его "правая рука" И.Н.Бондаренко был тоже известным специалистом. Братья Игорь и Михаил Трегубовы очень хорошо зарекомендовали себя в области систем электропитания и командных приборов, программисты прошли школу третьего отделения, а возглавлявший их В.М.Крикунов отличался нестандартностью мышления, всегда был полон новыми идеями и в любую задачу вносил нечто свое. Многие считали, что с ним трудно работать. И действительно, в нем наиболее полно проявлялось профессиональное презрение программистов к представителям других профессий. Но, тем не менее, у меня с Виктором Михайловичем сложились нормальные отношения, а его лаборатория сыграла важную роль в создании объемных программ наземной аппаратуры вначале для ТКС комплекса "Алмаз", а затем супер-ракеты "Энергия", программ проверочно-пусковой аппаратуры системы аварийной защиты (САЗ). На любое поручение или задачу Виктор Михайлович отвечал односложно: "Запросто!" В его отделе было много ярких личностей, сыгравших немаловажную роль в создании программ проверок и пусков многих космических объектов, а созданная ими методика разработки и проверки программ, успешно конкурировала с "индустрией программирования" Б.М.Конорева. В испытательном отделе, возглавляемом В.Я.Страшко и Е.А.Сенько, было много грамотных и преданных делу специалистов, с которыми мне пришлось делить тревоги и переживания в самые драматические дни и минуты нашей жизни - во время подготовки и проведения огневых испытаний на стендах и при летных испытаниях. Многие из них выросли на моих глазах и стали прекрасными специалистами, а их ответственность обусловила особый подход к делу, характеризующийся обстоятельностью и продуманностью решений и действий. Могу гордиться тем, что в моем комплексе выросли такие мастера-испытатели, как М. Е. Ковтун, А.И.Мельник, Ю.А.Демченко, продлившие славные традиции легендарных испытателей предприятия С.Е.Славнова, В.Н.Назарова, Ю.Н.Филонова. Профессия испытателя характерна еще и тем, что требует знаний в различных областях ракетной техники. Отдел проектирования позиций и кабельных сетей  возглавляли И.Е.Привало и Л.Н.Кравец, также  имевшие достаточный опыт работы. Моим заместителем был В.А.Черняк - способный и энергичный инженер, легко ориентирующийся в сложных вопросах комплексного проектирования и испытаний. В целом 8 комплекс был укомплектован вполне сложившимися специалистами и  это, безусловно, заслуга Э.В.Лысенко, сумевшего создать этот коллектив в течение короткого времени. Короче говоря, мне достался коллектив, вполне подготовленный к любой поручаемой работе. При этом работа 8 комплекса опиралась на поддержку отдела теоретиков И.Г.Медведева, комплекса прибористов В.В.Новикова и комплекса конструкторов И.М.Брынцева. Опытный завод совместно с Запорожским филиалом взял на себя изготовление аппаратуры "борта" и "земли". Однако времени потеряно было  много и планы, которые пришлось мне в первую очередь составлять, исходя из установленных министерством сроков, были чрезвычайно напряженными.

В целом период 1973-1975 годов развития космонавтики в нашей стране характеризуется явно кризисным состоянием, особенно заметным на фоне блестящих полетов кораблей "Аpollo". Совместный полет "Apollo-18"  и "Союз-19" в 1975 году не имел и не мог иметь продолжения, он только лишний раз подчеркнул отсутствие у нас четкой программы исследований и освоения космоса, а также наметившийся тупик после неудач с Н1-Л3 и смены руководства ОКБ-1. В США в это время (1972 год) после обсуждения предложенной НАСА программы "Postapollo", предусматривавшей создание лунных баз, было признано более целесообразным создание многоцелевой и многоразовой транспортной системы, которая должна была стать и элементом инфраструктуры систем освоения околоземного пространства, экспедиций к Луне и ближайшим планетам Солнечной системы. Агония нашей лунной программы и попытки как-то реабилитироваться начавшимися систематическими полетами "Союзов" завершилась сменой руководства ОКБ-1 в 1974 году. К руководству организацией пришел В.П.Глушко, первоначально принятый в ней как "инородное тело". При выборах парткома В.П.Глушко получил 135 "черных шаров", а это было чревато тем, что он мог не пройти в партком со всеми вытекающими отсюда последствиями.

На В.П.Мишина легла вина за неудачи с нашей лунной программой и недоверие к фирме в ее возможности выдвинуть достойную замену С.П.Королеву. Безусловно, Сергей Павлович был выдающейся личностью, но и в коллективе ОКБ было много достойных людей, способных занять его место. В этом мы смогли убедиться несколько позже, работая с этой фирмой по системе "Энергия-Буран" и сталкиваясь с такими людьми, как Ю.П.Семенов, С.С.Крюков, Е.В.Шабаров, К.Д.Бушуев. Их отличало не только глубокое знание техники, но и умение руководить громадным творческим коллективом и бесчисленными смежными организациями. Особенно выделялся Ю.П.Семенов, возглавивший эту фирму после смерти В.П.Глушко. Юрий Павлович обладал опытом, эрудицией, умением руководить коллективом.

Валентин Петрович Глушко имел довольно нудный и жесткий характер, никогда не повышал голос, но его "с Вами невозможно работать",- как пишет В.М.Филин,- заставляло бледнеть ни одного руководителя, как и: "можете не спешить, но к утру все должно быть готовым".

Наша фирма трижды переживала такую ситуацию, когда главный руководитель назначался "со стороны" при наличии у нас своих вполне подходящих руководителей. Первый раз это было малочувствительно, так как совпало с созданием нашей организации ОКБ-692 в 1959 году. Тогда все мы ожидали, что на должность Главного конструктора будет назначен А.М.Гинзбург - сподвижник Королева еще со времен их работы в Германии. Б.М.Коноплева коллектив принял легко и быстро оценил его как инженера и руководителя. Приход В.Г.Сергеева основная масса коллектива также восприняла благоприятно, хотя такие люди, как О.Ф.Антуфьев, А.М.Гинзбург и А.И.Гудименко вполне подходили для назначения на эту должность и могли бы справиться с этой работой и с тем шоковым состоянием, которое возникло после катастрофы 24 октября.

Хотя нужно сказать, что первые два назначения  "со стороны"  были удачными в отличие от третьего, когда вместо Сергеева Бакланов назначил нам А.Г.Андрущенко. Во-первых, само отстранение Сергеева от работы было безосновательным и, скорее всего, это было сделано с целью: продемонстрировать, что приняты решительные меры. Во-вторых, Андрущенко явно не подходил для этой роли, по крайней мере, ему нужны были долгие годы для того, чтобы разобраться в той обширной и разнообразной тематике, которую вело в то время ОКБ, а времени для этого не было. И, в-третьих, в то время у нас были свои, прекрасно подготовленные для этой роли специалисты. Практически с момента назначения Андрущенко каждый Главный  конструктор вел самостоятельно свои работы, а Анатолий Григорьевич, если и вмешивался, то только с общим требованием: делай так, чтобы все было хорошо.

В условиях кризиса начала семидесятых годов, когда наступила некоторая растерянность и отсутствовала четкая руководящая идея, никто толком не мог сказать, как использовать мощь колоссальной научно-производственной базы ракетно-космической промышленности. Каждый из Главных конструкторов получил большую самостоятельность. Новый руководитель ОКБ-586 В.Ф.Уткин продолжал совершенствовать МБР стратегического назначения. В. П. Мишин и сменивший его в 1974 году В.П.Глушко после гибели экипажа "Союз-11" и почти двухгодичного перерыва продолжали устойчивые полеты "Союзов" от трех до шести запусков в год. Значение этих пусков, общее число которых достигло к 1980 году почти сорока, осталось не ясным, как и политический смысл - космическое катание космонавтов из дружественных стран. Кроме того, Валентин Петрович провозгласил программу создания ракет-носителей среднего, тяжелого и сверхтяжелого класса на основе 700-тонного двигателя, создаваемого коллективом ОКБ-456 - его бывшей вотчиной. Постановлением Правительства в 1976 году о создании советского "Shuttle"  было предусмотрено создание  сверхтяжелого носителя, способного вывести на орбиту груз до 100 тонн.

В.Н. Челомей, продолжая совершенствовать свои ракеты УР-100, начал всемерно форсировать работы по комплексу "Алмаз". Основной упор он делал на ТКС и ВА. Их создание было поручено конструкторскому бюро при заводе им. Хруничева в Филях под руководством Д.А. Полухина. Дмитрий Алексеевич имел прекрасный коллектив авиационных проектировщиков и конструкторов, в котором работали такие видные специалисты как А.К.Недайвода, О.В.Ананьев, В.Н.Карраск, О.Б.Росенбаули. Военное представительство при КБ возглавлял В. В. Максимяк. С этими людьми  мне довелось долгие годы работать над ТКС комплекса "Алмаз", дружить, делить успехи и неудачи.

Система управления ТКС должна была выполнять следующие функции: демпфирование угловых колебаний корабля после его выведения носителем на орбиту и отделения, построение и ориентацию по трем осям в орбитальной системе координат, построение и ориентацию в гироскопической инерциальной системе координат, поиск Солнца, ориентацию корабля так, чтобы солнечные батареи обеспечивали электроснабжение и подзарядку аккумуляторных батарей, закрутку корабля относительно некоторой оси, сохраняя ориентацию солнечных батарей, обеспечение скоростных маневров и заданных межорбитальных переходов, сближение и стыковку с кооперируемым объектом, торможение и потопление корабля в заданном районе Мирового океана.

Система управления была связана с командной радиолинией. По командам с земли она выключалась или вновь "оживала", воспринимала полетное задание на несколько суток, которое и определяло ее функционирование без вмешательства Центра управления. Кроме того, система управления выполняла ряд "служебных" функций, таких как контроль наработки двигателей, связь с телеметрией и др. Система командных приборов состояла из гироскопических датчиков углового положения, датчиков угловых скоростей, гироорбитанта, инфракрасной вертикали, датчиков солнца и системы стыковки типа "Игла". Основу  управления составляли приборы БЦВМ типа "Аргон" и аналоговое счетно-решающее устройство. Ряд приборов осуществлял необходимые коммутации, связи с командной радиолинией и телеметрией, управление двигательными установками, питание и преобразование напряжений.

Функционально система управления делилась на два взаимно дублирующих контура: цифровой и аналоговый. Каждый контур практически мог осуществить  любой заданный режим управления. При возникновении сбоя или неисправности в любом контуре, СУ переходила на дублирующий контур. В случае невозможности выполнения заданного режима, система управления переводила корабль в режим ориентации солнечных батарей на Солнце, осуществляла его закрутку для сохранения ориентации и выключалась, передав необходимую информацию в Центр управления полетом.

Многовариантность функционирования системы управления открывала широкие возможности управления полетом. Основные "режимы", - так были названы отдельные элементы управления - могли по полетному заданию выполняться в определенной последовательности. Варианты чередования иллюстрировалась графиком, получившим название "дерево", любая "ветвь" которого изображала допустимую последовательность режимов. "Ствол дерева" представлял последовательность режимов и операций, которые были необходимы для любого задания: включение, проверка состояния, ввод полетного задания и пр. Такое построение режимов управления приводило к необходимости тщательной отработки на стендах всех возможных переходов и запретов на недопустимые последовательности режимов, особенно связанные с запуском двигателей. Кроме того, при управлении полетом комплексный стенд был тем инструментом, где предварительно проигрывалось каждое полетное задание. Такой стенд функционировал в Харькове. Его аналог в Филях, стенд "Г", в какой-то мере его дублировал, что обеспечивало высокую надежность и достоверность вводимого на борт полетного задания. Это было весьма важно, так как полная автономность корабля в полете не допускала вмешательства оператора Центра управления  в случае ошибки. В тех случаях, когда такая ошибка или неисправность все же возникала, система управления автоматически ее парировала переходом на выполнение задания с помощью дублирующего контура или к режимам, обеспечивающим безопасность аппаратуры и корабля. Объем экспериментальной отработки  и особенно программ управления бортовой и наземной аппаратуры был весьма значителен и, несмотря на то, что стенды работали круглосуточно и без выходных дней, мы практически во всех заказах не успевали с этой работой. Приходилось прибегать к использованию технологических, то есть упрощенных программ или вообще сокращать объемы проверок на заводе-сборщике, на технической позиции, а полный объем выполнять только на стартовой позиции. Это был  "хронический дефект" в нашей работе, который повторялся от заказа к заказу, включая супер-ракету "Энергия", где он проявился наиболее сильно, так как объемы программ управления и проверок исчислялись многими сотнями тысяч кодов.

Отработка программ управления на стендах нашей организации шла параллельно с начавшимися электроиспытаниями первого летного корабля (имевшего номер 161), на контрольно-испытательной станции (КИС) завода им. Хруничева. Проверочные программы отправлялись на завод по мере их готовности. Контрольно-испытательная станция завода была совмещена со стендом "Г", где находилась и безэховая радиокамера, что позволяло вести работу с включением радиосистем по высокой частоте.

Электроиспытания на КИС были начаты в конце октября, а по планам завода  первый ТКС должен быть отгружен на полигон к концу года. Это был план завода, более того, его важнейший пункт, связанный с финансовым благополучием, премией и т. д. Другими словами, ТКС нужно было вывезти за пределы завода не позже 31 декабря - таковы были порядки. Оставшихся двух месяцев было явно недостаточно - на КИС завершалась сборка корабля и его электро-, пневмо- и гидравлические испытания.

Наша  "первая сборная"  испытателей безвыездно два месяца работала на заводе. Были дни, когда прибегали даже к таким мерам, как запрет выхода с территории предприятия на 2-3 дня.  Жили мы в гостинице "Маяк", завод был рядом и короткий переход через прекрасный Филевский парк был единственным развлечением в те дни.

Число проводимых проверочных режимов было сведено к минимуму. Возникавшие мелкие неувязки просто "отписывались", т. е. их устранение откладывалось "на потом", с оформлением соответствующих решений, подписанных в том числе, и заказчиком.

Со мной был представитель нашей военной приемки полковник А.И.Балабуха, а военную приемку завода им. Хруничева по этому кораблю возглавлял полковник В. В. Максимяк. Это были специалисты высокого класса, а в личных отношениях мы были друзьями. Андрей Игоревич Балабуха иногда имел привычку несколько усложнять и драматизировать обстановку, но Виктор Васильевич Максимяк был просто идеальным военпредом. Его мысли всегда были направлены на поиск выхода из любого положения так, что работа никогда не останавливалась и строгие инструкции военной приемки не нарушались. Мне с ним довелось в будущем много работать на Байконуре и коротать редкие свободные часы -  это был прекрасный товарищ, о котором всегда вспоминаешь с теплым чувством. В целом работы возглавлял А. К. Недайвода, его "правой рукой" был О. В. Ананьев. С ними у нас также сложились добрые товарищеские и деловые отношения, которые мы  долгие годы поддерживали.

Моей "правой рукой" был В.Я.Страшко, возглавлявший испытательный отдел комплекса. Это был один из лучших испытателей предприятия, прошедший хорошую школу при испытаниях баллистических ракет, впоследствии ему довелось провожать в полет и две супер-ракеты "Энергия". Владимир Яковлевич пользовался большим авторитетом не только в нашей организации, но и среди испытателей Полухина и Глушко.  Все два месяца, на протяжении которых велись работы по ТКС, мне пришлось находиться на заводе им. Хруничева, изредка выезжая на 2-3 дня в Харьков. Во время моего отсутствия  меня заменял В. А. Черняк.

Приходилось лавировать между строгими инструкциями военного ведомства и необходимостью двигаться вперед и обеспечить готовность ТКС к отправке на полигон. Строгости с космическими объектами были гораздо большими, чем с баллистическими ракетами. Это было обусловлено тем, что космические корабли готовились в единичных экземплярах, и не допускалось их "замучивать" повторением испытаний, т.е. расходовать ресурс работы. Первая летная ракета зачастую в таких случаях переводилась в разряд "технологическая" и не допускалась к полету. Для космических кораблей это было недопустимо, любое "лишнее" испытание вело к уменьшению ресурса его приборов и агрегатов. Любой проверочный режим первоначально тщательно отрабатывался на стенде, документально оформлялся и принимался военным представительством с заключением: "Пригоден для испытаний с изделием на КИС". Такое же заключение имели и приборы, установленные на корабле, и только после завершения работ на КИСе в формулярах делалась отметка о допущении к работам на технической позиции. В реальной жизни все было далеко не так, и для того, чтобы дело шло вперед, приходилось идти на многие отклонения от установленной технологии работ. Эти отклонения каждый раз оговаривались в решениях с военным представительством. Если не удавалось найти приемлемого решения, и заказчик не ставил свою подпись, допускалось производить работы под так называемую "вторую подпись" Главного конструктора системы или агрегата его разработки. Во всех критических ситуациях, которые возникали в ходе испытаний, Виктор Васильевич Максимяк оказывался незаменимым. Его опыт и отношение к работе всегда помогали найти такой выход из положения, при котором ни он, ни его коллеги не "рисковали погонами", и дело двигалось. В редких случаях, когда складывалась такая ситуация, что  военные шли на неоправданный риск своим служебным положением, то опять же, по взаимному согласию, Главный конструктор ставил вторую подпись, а через два-три дня военные присоединялись к решению, и все становилось на свои  места. Конечно, все это было возможно только при полном взаимопонимании между нами и военными: они понимали, что для Главного конструктора ничего нет тяжелее, чем остановка работ, о чем немедленно ставились в известность министерство и ВПК в форме: "По вине такого-то завод стоит!" Чиновники понимали это в буквальном смысле, и начиналось форменное столпотворение и имитация бурной деятельности, так называемая ИБД.

Первый двадцатитонный ТКС, окруженный площадками обслуживания, обшитый кабелями и трубопроводами, гордо возвышался на стапелях КИСа. Вокруг него в белых халатах работали монтажники, конструкторы и испытатели. Каждая операция производилась строго по техническому заданию или по инструкции, контролировалась ОТК и военным представительством. Царила деловая атмосфера с некоторым оттенком торжественности и праздничности, ведь корабль готовился к полету в космическом пространстве среди звезд, и для землян он становился яркой звездочкой, быстро несшейся по ночному небу. Трудно без волнения готовить и провожать в полет космические корабли и ракеты! Мне приходилось наблюдать подготовку самолета к полету в сборочном цехе на Воронежском авиационном заводе. Это был двухмоторный реактивный бомбардировщик  ИЛ-28 - красавец самолет, но те переживания не могут сравниться с тем гордым чувством и торжественностью, с которыми готовится и провожается в полет ракета или космический корабль.

После сборки и монтажа на корабле агрегатов и приборов ответственной операцией было проведение электроиспытаний. Любой из режимов электроиспытаний инициировался наземной  проверочной аппаратурой, основой которой была вычислительная машина М-6000, реализующая соответствующую программу испытаний и взаимодействующая с  БЦВМ  "Аргон-16". Разработка программ наземной и бортовой машин отставала по срокам, и приходилось прибегать к "технологическим" программам до предела упрощенным и имитирующим ту или иную операцию. Особые затруднения были связаны с программой стыковки, так как только здесь, в Филях, в безэховой камере, впервые в работу включалась система стыковки "Игла" в режиме излучения. Корабль на подвижной тележке имитировал сближение, при этом проводилось измерение уровней сигналов, их полярность и выполнение команд. Здесь впервые нашим испытателям пришлось работать с радиосистемой стыковки "Игла" и командной радиолинией, обеспечивающей передачу на борт команд управления. Это была та часть работы, которую мы не смогли выполнить на стенде в Харькове, так как наш стенд не был приспособлен к работе радиосистем на излучение. К этой работе мы отнеслись с особой тщательностью, несмотря на то, что полет первого ТКС происходил автономно, и его стыковка со станцией не предусматривалась.

Конец года неумолимо приближался, напряжение росло. Почти каждую неделю готовность корабля к отправке рассматривалась у директора завода и в министерстве, зачастили на КИС представители министерства и ВПК. Приходилось по ходу дела  сокращать объемы испытаний и откладывать решение возникавших вопросов на техническую позицию. Только  на КИС стало ясно, насколько колоссален объем работ, которые необходимо было выполнить при подготовке корабля к космическому полету. Наконец наши работы были закончены. Остались считанные часы  для завершающих работ, герметизации и подготовки корабля к транспортировке. Мы же собрались в кабинете Недайводы отметить завершение работ. Получилось так, что в этот день мы завтракали кое-как, а обед вообще пропустили, или вернее, он состоял из стакана коньяка и нескольких долек лимона. По предложению Анатолия Константиновича каждый из нас на листочке бумаги написал предполагаемое время пуска ТКС, и все эти листки бумаги вместе с деньгами по 50 рублей с человека были вложены в конверт с тем, чтобы тому, кто ближе всех указал дату пуска, купить приз в виде ящика коньяка. Для скрепления достигнутой договоренности конверт был, предварительно, окунут в стакан с коньяком. Мой прогноз оказался одним из близких, но коньяк достался не мне, хотя в этом плане никто не оказался обиженным: его пили все вместе.

Закончив все дела, я и Андрей Игоревич  поспешили на вокзал, чтобы уехать в Харьков. Ему с трудом в военной кассе удалось взять два билета в купе за номерами 1 и 2 на какой-то поезд кавказского направления. Получилось так, что в этот день мы не пообедали и не успели запастись ужином, а когда зашли в магазин у вокзала  за несколько минут до отхода поезда, там практически ничего не оказалось, кроме какой-то дешевой "собачей" колбасы и еще более подозрительного "холодного". Но делать было нечего, и мы взяли и то, и другое. Когда мы зашли в купе то увидели, что оно полностью забито коробками с какими-то товарами. Сидел там какой-то парень, видимо хозяин закупленного, а проводник, решительная женщина заявила, что это служебное купе. Наши попытки ее уговорить, подкрепляемые удостоверениями: моим - Главного конструктора, Андрея Игоревича - полковника, на нее не действовали. Я увидел в окно прохаживавшегося по перрону милиционера и пригрозил, что позову его. Это возымело действие, и два места наши были освобождены. Мы с Андреем Игоревичем устроились, разложили на столике наши более чем скромные припасы и приготовились к трапезе. Буквально за две-три минуты до отхода поезда в вагон заходят два мужика с билетами в наше купе на места 3 и 4. С недоумением они уставились на коробки на своих полках. Я им объяснил ситуацию. Тогда один из них хватает одну за другой коробки и выбрасывает их без всякого стеснения в коридор. Прибежавшие парень и проводница подняли было крик, но мужчина показал им какое-то удостоверение, обозвав их спекулянтами. Те мгновенно утихли, и стали собирать разбросанное, и переносить его в служебное купе. Вновь прибывшие разместились на своих местах, а я счел возможным предложить им присоединиться к нашему скромному ужину. Тот, что начал так решительно наводить порядок, взглянул на столик с нашей провизией и, сказав: "Подождите, ребята!" - выскочил из купе и пошел к проводнице. Через несколько минут он вернулся с двумя бутылками вина, колбасой, сыром, ветчиной самого высокого качества и со словами: "Вот так нужно работать со спекулянтами!", сгреб наш ужин и разложил все добытое. За вином и закуской состоялось знакомство: один из них оказался работником ОБХСС, уволенным два года назад и сохранившим удостоверение. Потом я долго потешался над собой и Балабухой в плане: "Вот что стоят наши с тобой удостоверения!"

Январь и февраль нового 1977 года прошли в подготовке к электроиспытаниям корабля и носителя, который громадной сигарой уже лежал в пролете технической позиции. Наша наземно-проверочная аппаратура была полностью развернута. Остановка была только за программно-математическим  обеспечением, как борта, так и наземной аппаратуры. Фрагменты этих программ  по мере их отработки на стендах в Харькове поступали на полигон. Теперь наша "первая сборная" размещалась на 95 площадке Байконура. Условия жизни и работы на ней были вполне сносными. Наши руководящие  работники жили в гостинице "Полет" в отдельных номерах с холодильниками и кондиционерами; основная бригада размещалась в комнатах по четыре человека. На площадке была вполне приличная столовая, несколько магазинов, кинотеатр, но кругом простиралась бескрайняя степь-полупустыня. В нескольких сотнях метров возвышались сооружения стартовых комплексов "Протона" и хорошо нам знакомой ракеты-носителя 11К69 с нашей системой управления. Этой ракетой запускались управляемые спутники (УС) и спутники-истребители (ИС). Работами руководили военные моряки, и странно было видеть, особенно летом, марширующие группы матросов, одетых по форме, во главе с мичманом в черной форме. Странности военной судьбы: матрос мог отслужить свой срок моряком, но ни разу не видеть моря кроме небольшой соленой лужи, поросшей камышом, где водились необычайно агрессивные комары, от которых по вечерам и ночью не было спасения. Из-под груды камней пробивался тонкой струйкой родничок, питавший эту лужу. На его пути солдаты выкопали яму размером 3 х 4 метра, сделали запруду, и в образовавшемся озерце можно было искупаться, когда зной летом становился нестерпимым - в солдатских и матросских казармах кондиционеров не было.

Военным гарнизоном в те времена командовал генерал с мрачной фамилией Могила, его помощником был полковник А. М. Завалишин, с которым у нас установились дружественные отношения. Над штатской братией главным был А. С. Шехоян - начальник экспедиции наших головников. Эта должность была сугубо административной и никакого отношения к технике не имела. Однако Александр Сергеевич очень интересовался нашими работами, но встречал отпор своей любознательности, в том числе и от работников своей фирмы. Нас познакомил Недайвода. Получилось так, что мы остались вдвоем и, после первых общих фраз, он что-то спросил по технике. Я увлекся ответом и повел его в помещение с нашей аппаратурой, затем к кораблю и в доступной форме рассказал обо всем, включая все задачи, решаемые на орбите. На него это произвело громадное впечатление. После этого разговора мы стали друзьями, и в последующем я мог с его помощью решить любой хозяйственный вопрос о расселении людей, о транспорте и даже уладить вопрос при возникновении инцидента, когда провинившемуся грозило выдворение с полигона. Нужно сказать, что Шехоян "железной рукой" поддерживал порядок среди промышленников  к явной неугоде последних. Взаимоотношения между ним и группой специалистов его фирмы носили характер боевых действий, ожесточенных тем обстоятельством, что многих, как специалистов удалить с полигона вообще было невозможно, и они это понимали. Шехоян мог только по мелочам их притеснять. Однажды его противники поймали большого пса белой масти, и на его боку появилась надпись масляной краской: "Я Шехоян". С этой надписью пес бегал по площадке некоторое время, а затем надпись была изменена: "Я не Шехоян".

На 95 площадке стали появляться благоустроенные коттеджи вначале фирмы А.И.Савина - Главного конструктора ИСов и УСов, а затем и завод им. Хруничева построил свой двухэтажный коттедж с баней-сауной и другими удобствами. Коттедж имел несколько, двух и трехкомнатных, номеров, прекрасную кухню и кают-компанию на втором этаже с камином и бильярдом.

Во время последующих пусков ТКС мне предоставляли номер в коттедже, и было очень приятно особенно зимой после поездки в "газике" по заснеженной бескрайней степи, где гулял и мел поземки злой ветер, оказаться у жаркого камина, где был накрыт стол и собирались друзья, а в сауне можно было попариться по всем правилам банного дела. Мне так и не удалось уговорить своего шефа - Сергеева построить где-нибудь на полигоне хотя бы более простой коттедж. Многие организации имели свои зоны отдыха в местах, где можно было организовать рыбалку или развести бахчу. Максимум, чего я добился, уже работая по "Буран - Энергии", так это оборудования цеха для доработки аппаратуры в монтажно-испытательном корпусе, аренды под гостиницу подъезда жилого дома на 113 площадке и постройки гаража там же. Все эти работы так и не  довелось довести до конца.

Первоначально  предполагалось осуществить запуск ТКС в конце мая. Однако уже в самом начале работ стало ясно, что этот срок нереален. Предстояло ввести в строй наземную аппаратуру технической и стартовых позиций, отработать соответствующее программно-математическое обеспечение, ввести математическое обеспечение телеметрии и управления в Центре управления полетом, произвести отработку аппаратуры борта и полетные программы самого ТКС. Везде нужно было поспеть, распределить людей, и  эти работы требовали поддержки на стендах и в лабораториях в Харькове. Общее число наших специалистов, задействованных на этих работах, с учетом Запорожского филиала, достигло двух тысяч. Кроме того, много специалистов было из смежных организаций, которые принимали участие в испытаниях, и их нужно было разместить на полигоне, в ЦУПе и т.д. Большая доля работы ложилась на плечи наших телеметристов, для которых объем работ, по сравнению с объемом  работ по любой ракете, несоизмеримо возрос. Полет корабля, по сравнению с ракетой, активный полет которой измеряется минутами, длится сутки и месяцы, кроме того, телеметристы взяли на себя и функции управления полетом корабля. Эти функции были совершенно новыми для нашей организации. Они включали в себя подготовку и ввод в бортовую аппаратуру с помощью командной радиолинии полетного задания, управление полетом и анализ работы аппаратуры и агрегатов корабля при выполнении режимов. Эту работу возглавил Ю.М.Борушко - инициативный и талантливый инженер, сумевший создать подразделение энтузиастов этого дела. Его планы в этой области были грандиозными и обещали вылиться в принципиально новое направление работ всей нашей организации. Мыслями и энергией таких людей и осуществляется прогресс техники.

Юрий Михайлович предполагал создать в Харькове на предприятии центр, куда бы поступала вся информация из измерительных пунктов, с морских кораблей, и на базе современных компьютерных технологий осуществлять ее анализ, обработку и управление полетом. К сожалению, этим идеям не суждено было осуществиться в полной мере.

Комплекс полетных режимов первого ТКС, несмотря на то, что при полете не предусматривалась его стыковка с ОПС, состоял из множества режимов, реализованных на цифровых и аналоговых контурах. Система обеспечивала возможный переход из режима в режим в соответствии с полетным заданием, контроль аппаратуры,  ход выполнения и возможность изменения состава режимов в случае отказа или сбоя в аппаратуре. При этом обеспечивалось выполнение конечной задачи. Например, если было необходимо осуществить межорбитальный переход, т.е. в нужном месте орбиты включить маршевый двигатель и выдать разгонный импульс, если корабль первоначально находился в режиме пассивного полета, то до этого необходимо было выполнить определенную последовательность режимов: включить систему управления, задемпфировать корабль, который мог находиться в состоянии вращения, "найти" Землю инфракрасной вертикалью, построить орбитальную систему координат, задать в ней нужное угловое положение, перейти к гироскопической системе координат, выдать и дозировать импульс разгона в нужной точке орбиты. Выполнить эти режимы в зависимости от состояния аппаратуры можно было с помощью аналогового или цифрового контуров. Кроме того, приборы системы управления были дублированы, и нужно было исключить отказавший прибор. В случае невозможности выполнения заданной программы, система управления переводила корабль в режим ожидания, сориентировав его солнечные батареи на Солнце, командную радиолинию - в режим ожидания команд, выключив остальную аппаратуру. Таким образом, весь возможный набор выполняемых в полете режимов представлял собой дерево со многими ветвями возможного хода процесса полета. Такое дерево и было нарисовано Г. Я. Шепельским и И.Н.Бондаренко и было удобным документом при составлении полетного задания и анализе полета. При наблюдении эволюций корабля поневоле создавалось впечатление, что им управляет многоопытный экипаж, особенно когда полетное задание вводилось на много суток и включало в себя режим ожидания, после которого система пробуждалась вновь и выполняла следующую серию режимов. Проверка первого ТКС перед его пуском требовала "пройти" все ветки и веточки этого сложного дерева, причем зачастую в том же временном режиме, в котором аппаратуре придется работать в полете. Первый раз в условиях реального корабля все это было не так просто. Кроме того, целый ряд режимов был связан с перекачкой топлива в баках, контролем наработки двигателей стабилизации, выбором их оптимального состава и т.д. Были и отказы аппаратуры, ошибки в схеме и программах, нестыковки в аппаратуре. Даже относительно простые работы, такие, как монтаж аппаратуры и кабелей в наземной и бортовой системе, не проходили без задержек, а порою и смешных казусов.

Идет работа  монтажа приборов и агрегатов на борту, их подключение к кабельной сети. Простым стрелочным прибором ведется контроль "корпуса", т. е. отсутствие гальванической связи  приборов или кабелей с корпусом корабля. Прибор стоит на столе, лейтенант  неотступно следит за его стрелкой - нужно уловить момент и определить при подключении какого разъема появится злополучный корпус. Пятый час ночи.  Медленно и аккуратно работает ночная смена, записывая в бортжурнал выполненные работы, с контролем ОТК и военного представительства. Вдруг обнаруживается, что лейтенант спит  молодым сном, стрелка прибора зашкалена, непонятно когда это случилось. Лейтенант получает "втык", ему приказывают встать и стоя следить за стрелкой прибора. Набранная схема разбирается, и все начинается сначала. Вскоре обнаруживается, что лейтенант прекрасно умеет спать и стоя и, более того, сменивший его майор также умеет спать и сидя, и стоя.

Поиск "корпуса", т.е. места, где происходит замыкание на корпус корабля или на корпус прибора, это подлинное искусство и доскональное знание электрической схемы прибора. У нас было много специалистов такого уровня, но В.Я.Страшко имел подлинный талант. Однажды уже на вторые сутки поиска "корпуса" поздно ночью я ушел на 2-3 часа отдохнуть в гостиницу, а Владимир Яковлевич продолжал поиски. Часов в пять утра он мне звонит и радостно сообщает: "Нашел!" Что же оказалось? В одном из многочисленных кабельных стволов, соединяющих наземную аппаратуру с бортом, кем-то было нанесено повреждение, отыскать которое было очень трудно потому, что дефект то появлялся, то исчезал. Кабель имел металлическую оплетку, жилы которой аккуратно были раздвинуты, и острым предметом была пробита изоляция, и повреждена изоляция отдельных проводов. Оплетка затем была поставлена на место, и внешне повреждение было незаметным. Как Володе удалось найти это повреждение ночью после нескольких бессонных суток, мне так и осталось неизвестным. Кабель заменили, место повреждения аккуратно вырезали. Я передал этот кусок кабеля военным КГБистам, и они два или три месяца были "при деле".

В поисках повреждений, ошибок и неисправностей однажды отличился и я. Уже, когда автономные испытания ТКС были закончены и пристыкован возвращаемый аппарат, появился "корпус". Поиски, в конце концов, привели нас в схему возвращаемого аппарата, но для этого пришлось вскрыть люки корабля, отстыковать массу разъемов и т. д. Порядок работ был обычным, т.е. записывалась каждая операция при разборке схемы, затем в обратном порядке шло ее восстановление. Наконец, неисправность была найдена, все было выполнено, люки задраены и загерметизированы, восстановлена нарушенная изоляция и мы разошлись спать. Мне снится сон: четко вижу интерьер корабля, и из-за группы приборов и прибандажированных кабелей свисает связка из трех непристыкованных разъемов, почти невидных за приборами. За чашкой утреннего кофе мы посмеялись над этим сном, но мысль продолжала работать, и когда мы опять вернулись в МИК, я и Володя бросились к журналу и стали проверять записи. Номеров приснившихся разъемов в записи ни при расстыковке, ни при стыковке не было, но сомнение не пропало. Тогда мы обратились к монтажнику, занимавшемуся расстыковкой, и расспросили его. Он задумался, а затем сказал, что он их отстыковал "на пару минут", так как они мешали отстыковке нужных разъемов, указанных в списке. При этом он убеждал, что разъемы эти были тотчас же пристыкованы. Сомнение не исчезло, а наоборот, возросло, и мы приняли тяжелое решение: вскрыть люк, что и было сделано. При свете фонаря я ясно увидел эти три разъема точно в том же положении, как видел во сне. Случай был беспрецедентным, монтажнику грозили серьезные неприятности вплоть до отстранения от работы с кораблем, и мы вынуждены были "замять" дело.

В конце июня возник перерыв в испытаниях, и я на несколько дней слетал в Харьков. Вернулся на полигон вместе со своим сыном Олегом, которому в то время было 11 лет. Детей на полигон можно было привозить без всяких разрешений и пропусков, и каждый рейс нашего самолета обычно перевозил детей и членов семьи офицеров полигона. Сына гостеприимно приняла Инесса Михайловна, и Олег оказался в компании с Анечкой - девяти или десятилетней дочерью Говоренковых. Дети очень подружились, и мы в шутку говорили, что это будет прекрасная пара лет через 8-10. К сожалению, в те две недели, что сын пробыл на полигоне, никаких грандиозных пусков ракет не происходило. Запустили две или три "сотки", за которыми он наблюдал издалека.  В целом пребывание на полигоне, перелеты самолетом, а особенно поездки на рыбалку в действительно дикие места Казахстана, оставили неизгладимое впечатление на долгие годы. Обычно выезжали на двух или трех машинах, включая мощный "Урал" с будкой, брали запас  дров и жидкого азота в дюарах. Рыболовецкие и охотничьи принадлежности у Славы Говоренко были самого высшего качества. В домике экспедиции им была оборудована охотничья комната - музей с чучелами зверей и птиц, рогами косуль и сайгаков, кустами саксаула и другими экзотическими предметами пустыни. Выезжали мы обычно километров за 150-200 на далекое озеро, заросшее камышом. Кругом на многие километры не было человеческого жилья. На берегу озера  валялись брошенные части машин - остатки попыток когда-то на месте озера разбить рисовые поля. В озере водились карпы, сомы, жерехи, но особенно много было крупной рыбы с головой похожей на черепашью, которых Слава называл "змееголовок". Вес их достигал 10-12 кг, а ловля доставляла громадное удовольствие. Снаряд для ловли был предельно прост: тройной крючок, прочная леска длиной 50-60 метров и небольшая рыбешка в качестве наживки. Ловили их мы с лодки или плота, причем крючок с наживкой вплавь завозили на всю длину лески, что  проделывал Володя Страшко, и не успевал он вернуться на лодку, как на крючке уже была очередная добыча. Змееголовок, как только оказывался на крючке, устремлялся в камыши, и если это ему удавалось, то пропадала и добыча, и крючок, поэтому требовалось большое искусство его вытащить. За пропавший крючок Слава отчитывал провинившегося, а пойманную рыбу бросали в садок, представлявший собой мешок из сетки, прикрепленный к пористой пластмассовой плите размером примерно метр на метр с круглым отверстием посредине. Это приспособление плавало рядом с лодкой и с пластмассовым плотиком, на котором размещались мы - рыбаки. Тут же удочками ловили и карпов, которые составляли основу для ухи, так как змееголовки имели довольно жесткое мясо и шли на засол. Иногда при броске пойманной рыбы,  она не попадала в отверстие или, вдруг, как стрела из садка вылетала и исчезала в глубине. Во всех таких случаях Слава находил несколько ласковых слов, которые мы воспринимали как должное - он был общепризнанным руководителем таких поездок.

Нужно сказать, что чета Говоренко, которая на протяжении многих лет возглавляла нашу экспедицию в Байконуре, сыграла большую роль в организации и обеспечении не прекращающихся работ на всех площадках  и со многими объектами. Обязанности экспедиции на полигоне невозможно перечислить. Обычно для проведения испытаний ракеты или корабля на полигон прилетало несколько десятков наших сотрудников, их надо было встретить, разместить, обеспечить транспортом, спецобмундированием и т.д. Со всеми этими обязанностями Говоренко блестяще справлялись благодаря неустанной доброй заботе обо всех, гостеприимному открытому характеру, желанию помочь всем и каждому. С местным руководством полигона у них были самые дружественные отношения, что помогало им решать возникающие проблемы, а то, что в их распоряжении были непрерывно курсирующие самолеты типа "АН" и "ТУ" между "Крайним" и Харьковом, помогало им подкреплять эти отношения помощью в поездках на "Большую землю". Маленькая Анечка, которая сейчас уже взрослая и красивая женщина, была тогда всеобщей любимицей. Помню, она преподносила под аплодисменты всего зала букет цветов Алле Пугачевой, которая приезжала неоднократно на полигон с концертной группой. Космонавты - постоянные гости и обитатели космодрома, по-моему, по прибытию на полигон, первым делом посещали домик нашей экспедиции, где встречали их всегда гостеприимно, угощали такими разносолами, которые умела готовить только Инесса Михайловна, а Слава всегда находил к ним то, что полагалось в таких случаях.

Мое первое знакомство с Германом Титовым  состоялось в те дни как раз в домике экспедиции. В память об этой встрече у меня сохранилась фотография, снятая на крыльце дома, где все мы выглядим так, как и должны выглядеть после обеда у Говоренковых. Герман Степанович прибыл на полигон в сопровождении полковника-комиссара по авиационным рекордам и художника, который сделал карандашный портрет Титова. Этот портрет я забраковал, и когда художник по моему предложению сделал глаза на портрете голубыми, он стал похожим на оригинал - у Титова были удивительно яркие голубые глаза.

Фамилий ни комиссара, ни художника я уже не помню, но водку они пили здорово. Карандашный портрет и зубная щетка в дипломате Титова были единственными предметами, с которыми он прилетел на полигон, но он был желанным гостем в любой экспедиции и в воинской части, так что ему ничего и не было нужно. Мой сын Олег во все глаза смотрел на космонавта N 2! Впоследствии мне приходилось достаточно часто встречаться с Титовым - он работал в ГУКОСе и был нашим заказчиком и по "Алмазу", и по "Бурану". Главное, что я усмотрел в его характере - это смелость и решительность в решении любых вопросов, а любимым его выражением было: "Хватит вам меряться..."

В Харьков Олега я отправлял самолетом с кем-то из своих сотрудников, но успокоился только тогда, когда по закрытой связи получил подтверждение о его благополучном прилете.

В первых числах июля  последние испытания корабля на технической позиции были закончены. Состоялась последняя торжественная оперативка. Объем электроиспытаний на технической позиции был самым полным: были проиграны все возможные переходы между отдельными режимами, проверены запреты на недозволенные переходы, введены основные типы полетных заданий  по командной радиолинии. Все результаты были четко зафиксированы - это были оправдательные документы на тот случай, если в полете произойдет отказ. Кроме того, в полете не допускалось ничего отличающегося от того, что многократно проверялось на земле в процессе испытаний. На стартовой позиции предстояло провести  ограниченное количество испытаний и это  отличалось от того, что наша организация привыкла выполнять на старте при пусках баллистических ракет. Там объем проверок на старте был наиболее полным, во всяком случае, большим, чем на технической позиции. На технической позиции корабль был пристыкован к ракете-носителю и состоялся торжественный вывоз ее на старт. Это незабываемое зрелище: громадная ракета на установщике медленно движется по открытой степи в сопровождении многих сотен своих создателей. Можно часами любоваться ракетой и мечтать о все новых и новых полетах. Наконец ракета с кораблем установлена в вертикальном положении и в лучах прожекторов она ярко сияет, гордо вздымаясь к небу, к звездам.

Испытания на стартовой позиции прошли без заметных осложнений, и старт был назначен на 17 июля. 2-3 дня для нас оказались свободными - шла подготовка заправочных средств стартовой позиции, и вся наша команда имела возможность выспаться после долгих бессонных ночей. Но стоящая на старте ракета как  магнитом притягивала каждого из нас, оставаться в гостинице не было сил. Дни стояли жаркие, температура днем колебалась в районе 40 градусов, ночью опускалась до 25-30° и то к утру. В гостинице не во всех номерах были кондиционеры, и людям приходилось непрерывно охлаждаться под душем или укрываться мокрой простынею. Донимали и комары, водившиеся в изобилии в камышовых зарослях рядом с жилой площадкой. Металлические сетки на окнах не всегда спасали от ночных нападений этих насекомых - хватало малейшей щели, чтобы они проникли в комнаты, и достаточно было проникнуть одному, как его нудный писк не давал уснуть. В этом случае зажигался свет, и начиналась "охота" со свернутой газетой в руке. Стены в комнатах были "украшены" во многих местах следами удачной охоты.