Ночь перед запуском мы провели частично в буфете, частично дремали, пользуясь мягкими и удобными креслами, а к моменту включения нашей автоматики мы с шефом были на своем обычном месте. 52 минуты автоматической работы прошли без осложнений, двигатели запустились без замечаний и проработали плановые 290 секунд. Затем были поздравления, общее торжество, Бакланов произнес небольшую речь. Основной мыслью ее было то, что теперь, после прожига центрального блока здесь и бокового блока в Загорске, путь к запуску ракеты открыт и необходимо его осуществить в этом году, так как министерство имеет такое обязательство перед ЦК и правительством.

Владимир Григорьевич со свитой улетел в Харьков, а мне предстояла работа по электроиспытаниям четырех блоков "А", центрального блока "Ц", затем всего пакета с задачей вывоза ракеты на старт в ноябре. Декабрь отводился для подготовки и испытаний ракеты на старте и готовности ее к пуску в канун нового 1987 года. Кроме того, на 95-й площадке в скором времени предстояло провести испытания корабля "Скиф 19-ДМ". Перспективы побывать в Харькове были весьма проблематичными. Вся необходимая бортовая и наземная аппаратура, включая запасной комплект, уже находилась на полигоне. Математическое обеспечение в технологическом варианте поступало на полигон в темпе проводимых испытаний. Правда, военные требовали его комплектной поставки. Они периодически поднимали этот вопрос, но работать было нужно, и им приходилось мириться с создавшимся положением. С мая - июня в Харькове наступал весьма ответственный этап работ - разработка полетного математического обеспечения, которое должно было заменить технологическое на заключительных этапах испытаний ракеты на технической позиции или, в крайнем случае, на стартовой позиции. Время замены было также спорным пунктом между нами и военными, к которым в этом вопросе примыкала и головная организация.

Работы в Харькове по полетной математике были в надежных руках Якова Ейновича. Там они делились на два основных этапа: разработка алгоритмов и программ, и их отработка на стендах третьего отделения, а также комплексная отработка на стендах восьмого отделения, где происходило воссоединение с математикой проверочно-пусковой аппаратуры, системы аварийной защиты и, самое главное, реальной аппаратуры системы управления и агрегатов ракеты. Весь этот комплекс работ взял под свое руководство и контроль Яков Ейнович и блестяще справился с этой задачей, правда, установленные сроки министерства, как всегда, реальным возможностям не соответствовали. Достаточно сказать, что минимальное количество "прогонов" на комплексном стенде было около 150. Прогон - это полный цикл испытаний ракеты перед пуском, имитация пуска и полета ракеты с записью всего процесса на телеметрию и последующим анализом полученных материалов, составляющих многие десятки килограммов таблиц и осциллограмм. Все это требовало самого скрупулезного анализа многими специалистами самого высокого класса и уровня ответственности. Ошибки были недопустимы. В Штатах такая работа проводилась специально созданным для этой цели независимым институтом. Нередко после анализа телеметрии необходимо было вносить исправления, что, в свою очередь, требовало повторения прогона и только после этого сдача его "в чистом виде" военному представительству. Каждый прогон, в среднем, требовал до трех суток двухсменной работы при самой совершенной ее организации. Уложиться в срок менее года было невозможно. Отработка не позволяла расширить фронт работ, доверить ее никому, кроме специалистов, было недопустимо. Более того, для руководства этой работой требовался опыт, знания и умение работать с людьми. К этому следует еще добавить, что сама задача управления таким объектом как 2200-тонный носитель 11К25 с десятком громадных баков, заполненных подвижной жидкостью, и с подвешенным сбоку 80-тонным "Скифом", представляла более сложную задачу, чем управление "Shuttle". Необходимо было вывести "Скиф" с ювелирной точностью в заданную точку пространства, лавируя, пройти, не задев возвышавшиеся на десятки метров стартовые сооружения, выдержать предельно малые углы отклонения осей ракеты от заданных, не допустить неприемлемых углов атаки и т.д.

В конечном итоге все, кому пришлось в эти дни работать с Яковом Ейновичем, говорили, что методы его работы были жесткими, но единственно правильными в сложившейся ситуации. Он никогда не выходил из себя, его приказания были четкими и точными. Он мог просить, если его требования выходили за грани возможного, мог приказывать очень жестко, но за весь период никто не был наказан. Самым большим наказанием была потеря доверия и, в таких случаях, Яков Ейнович просто переставал работать с тем, кто, из-за разгильдяйства не оправдал его доверия.

Очень быстро вокруг Якова Ейновича сложился дружный и работоспособный коллектив из множества подразделений: теоретиков, комплексников, испытателей и телеметристов. Методом работы было проведение оперативных совещаний на КС-1, который по составу аппаратуры был максимально приближен к реальной ракете. Наши совместные усилия с Володей Страшко, Женей Сенько, Мишей Ковтуном, Юрой Филоновым и многими другими в оснащении стенда не пропали даром. После проверки любой операции, любой доработки, проведенной на этом стенде, я безо всякого сомнения и колебаний мог проводить их на ракете, и все сомнения моих коллег по работам на Байконуре устранял просто: "Проверено на КС-1". Комплексный стенд всегда являлся главным инструментом отработки, и такой полноразмерный стенд был создан только в нашей организации. Совместная отработка машинных комплексов ракеты-носителя "Энергия" и корабля "Буран", в конечном итоге, была завершена на этом стенде, несмотря на то, что эту работу должен был выполнить НИИ-885. Я уверен, что отставание нашей фирмы по готовности полетной математики было лишь формальным предлогом для отстранения Сергеева от должности, т.к. выполнить больше сделанного было невозможно. Но об этом позже.

Техническим руководителем испытаний блоков "А" был Б.Н.Филин (Филин младший, как его называли в организации). Контрольно-испытательная станция (КИС) (наша аппаратура вида 1), располагалась в здании, разделявшем пролеты 4 и 5 в левой части от прохода. На КИСе можно было одновременно вести испытания двух блоков "А", располагавшихся в пролетах 4 и 5. В цех сборки, который располагался в первом пролете, поступали отдельные секции с заводов-изготовителей - Южного машиностроительного (ЮМЗ) и опытного завода ОКБ-1. Основная часть блока, модульная (баки и двигатель), изготовлялась на ЮМЗ и была первой ступенью Днепропетровской ракеты-носителя "Зенит". Цехом сборки руководил А.Л.Геворкян - молодой и энергичный начальник цеха, и прекрасный товарищ. На сборке в цехе находилось одновременно 4 - 5 блоков и была опасность, что в общем ходе подготовки КИС мог оказаться узким местом, так как кроме испытаний там проводились доработки, необходимость в которых возникала в процессе испытаний. Конструктивно исполнение блоков "А" отличалось от центрального блока. Оно было не столь скрупулезно продумано, были места, особенно при монтаже кабельных сетей, которые уже при осмотре вызывали некоторое опасение. Такими местами были переходы кабелей через острые кромки металлоконструкций, силовую раму, подвески двигателя и др. При проведении электроиспытаний наши опасения оправдались. От вибраций, еще при транспортировке, изоляция на кабелях в этих местах протиралась, появлялся контакт на корпус ракеты, часто переменный. Много раз мне довелось наблюдать, как при силовом воздействии на кабель происходит переменное контактирование с корпусом. Устранялось оно заменой всего кабеля. Были случаи и ошибок в кабелях. Один такой случай был обнаружен поздно ночью, а решение об исправлении дефекта, который заключался в неправильной распайке проводов в разъеме, отложили на следующее утро. Устранение дефектов обычно осуществлялось по строго заведенному порядку: делалась запись в бортжурнале, составлялось решение, определялась технология доработки и т.д. Однако, один из моих разработчиков кабельных сетей В. Щербань - молодой специалист, впервые попавший на полигон, не стал дожидаться утра и принятия решения. Вместе с монтажницей они вскрыли разъем, нужным образом произвели перепайку и необходимую проверку прочности изоляции с помощью специальной аппаратуры, которую подкатили из соседнего проема и утром, с видом победителей, доложили мне об этом. Я очень спокойно воспринял это явное нарушение и остановил набросившегося на Щербаня Филина: "Все претензии ко мне!" Я и не думал наказывать виновника, так как ценю в людях, в первую очередь, инициативность, а опыт со временем придет. Инцидент был улажен, а Виктор Щербань со временем стал классным специалистом и не потерял такого важного качества, как инициативность.

Испытания блоков "А" проходили без серьезных осложнений и к середине июня четыре блока "А", т.е. полный комплект для будущей ракеты 6СЛ, был готов к сборке в пакет. В этот же период на КИС в четвертом пролете был передан и блок "Ц", однако, шли доработки, напыление и обрезка теплозащитного покрытия. Характерным для электроиспытаний было общее отставание от установленного графика и, как следствие, стремление не оказаться "крайним" и попытки, увы, прикрыться и подставить своего коллегу. Виновником этого порядка, я считаю, была головная фирма и завод-изготовитель блока - Куйбышевский завод "Прогресс". Во всяком случае, головная фирма должна была категорически пресекать такие попытки и оздоровить атмосферу. Сборкой блока руководил начальник производства завода "Прогресс" В.Н.Калакутский, молодой инженер, для которого успех в этой работе был, по-видимому, очень важен, но его методы мне не импонировали и в этом мнении я не был одинок. Склонен думать, что и заместитель министра В.Х.Догужиев, который в этот период возглавлял работы на техническом комплексе, не всегда одобрял действия Калакутского, но, как и положено опытному руководителю, относился к нему снисходительно. С Виталием Хусейновичем, или, как мы его называли, Виталием Владимировичем, у меня сложились прекрасные отношения. В основе их лежало, вероятно, то, что ему я всегда говорил только правду о ходе работ в Харькове, истинных сроках их завершения, поставках и других моментах, о которых на оперативных совещаниях у Калакутского приходилось (чего греха таить) говорить нечто отличающееся от правды. Все это выглядело так: ежедневно в 9.00 прямо под блоком ракеты, лежащей горизонтально, было место проведения оперативок. За столиками, образующими букву "Т", размещались участники совещания. Во главе стола сидел Калакутский, который и вел оперативку, по правую руку от него сидел Догужиев. Мое штатное место было сразу же подле Догужиева на "вертикальной палочке буквы, напротив меня сидел обычно представитель фирмы - разработчик двигателей, далее размещалось человек 20-25 остальных участников совещания от промышленности и военных представительств. Старшим от военных был В.Н.Нестеров, по званию полковник. Он представлял на полигоне ГУКОС. Калакутский кратко сообщал о выполненных работах за сутки, акцентируя внимание на задержках, причинах и виновниках их возникновения, о задачах на предстоящие сутки и т.д. Затем виновники задержек давали объяснения, называли сроки устранения и в этом, мягко говоря, были не всегда правдивы, ожидая, что кто-то сорвется на 2-3 дня и будет выиграно время на исправление положения, не оказавшись "крайним". Доставалось изрядно и мне, и я, скрепя сердце, поддавался общему порядку и давал сроки исполнения на день-два раньше тех, которые могли быть выполнены. Однако после совещания установился такой порядок: прохаживаясь вдоль ракеты, я откровенно 5-10 минут рассказывал Догужиеву о реальном положении дел, о причинах и техническом содержании возникающих проблем, принятых мерах. Я не помню случая, чтобы он воспользовался этими сведениями в ущерб мне. Мои хорошие отношения с этим действительно выдающимся руководителем советской ракетно-космической промышленности и прекрасным человеком сохранились и в те годы, когда он стал министром общего машиностроения. К сожалению, после выступления ГКЧП судьба Догужиева сложилась неудачно, и его возможности, как руководителя, остались невостребованными.

Лето 1986 года выдалось чрезвычайно напряженным. Кроме работ на Байконуре, которые велись под строжайшим контролем и давлением со стороны партийно-правительственного руководства, продолжались работы и в Загорске по подготовке и проведению огневых испытаний боковых блоков. Мне приходилось совершать полеты в Москву на 2-3 дня и снова возвращаться на Байконур, не всегда залетая в Харьков. В июне - июле были проведены два таких испытания и оба прошли удачно. Мне запомнился один из таких полетов в самом начале июня, когда в Москве шли холодные дожди и температура воздуха была в пределах 6 - 8°С, а я и мои коллеги оказались одетыми по казахстанской погоде. Но зато, какой приятной нам оказалась жара родного Байконура, когда мы, так и не отогревшись в самолете, сошли на его землю в самые жаркие часы дня, где температура воздуха достигала 40°С!

Электроиспытания центрального блока шли довольно трудно, приходилось устранять неисправности в аппаратуре, недоработки и вновь возникающие повреждения. Дело в том, что ведение монтажных работ параллельно с электроиспытаниями, даже при самом строгом соблюдении мер предосторожности, приводило к поломкам. Больше всего страдали разъемы кабелей и датчики телеметрии. В шутку монтажников мы называли "моджахедами" и требовали убрать их от ракеты при проведении самых ответственных работ. В этих случаях нас поддерживали военные, но жесткие сроки работ заставляли со многим мириться. Постепенно все неполадки устранялись и к середине июля, буквально в течение 3 - 4 дней, был совершен решительный прорыв - устойчиво прошли все режимы автономных проверок и первый цикл комплексных испытаний. Мы вошли в график работ. Это было весьма кстати перед приездом министра и очередным рассмотрением хода работ. До завершения работ с центральным блоком оставалось дней 10 - 12, причем, главные трудности уже были позади. Службы  Губанова подготовили пространный график дальнейших работ, начиная со сборки ракеты в пакет и вплоть до ее вывоза на стартовый комплекс. В этом графике был один пункт, из-за которого я не мог его подписать - это срок поставки летного варианта матобеспечения, назначенный на конец сентября. Все мои разговоры по в/ч-связи с Сергеевым, Айзенбергом и Страшко приводили к дате поставки матобеспечения на два месяца позже. После консультаций с ними я подписал график с замечанием: срок 30 ноября. На совещании у министра я докладывал после доклада Губанова по общему ходу работ и электроиспытаний. Тот факт, что мы вошли в общий график и успешно прошли первый цикл комплексных испытаний, сильно облегчил мою задачу по этому вопросу. Я, после ответов на несколько заданных мне вопросов, хотел перейти к планам дальнейших работ, но министр меня остановил: "Об этом после!" Через некоторое время началось обсуждение графика предстоящих работ, и вопрос уперся в срок поставки летного матобеспечения. Министр вновь поднял меня, и я, как мне казалось, обоснованно и убедительно показал, какой объем работ выполнен в Харькове и что еще предстоит сделать, как организована работа. Бакланов выслушал с явным выражением недовольства на лице и буркнул: "У вас было время". Я попытался объяснить, что работы были начаты после получения необходимых исходных данных, их согласования, но министр не стал слушать, взял трубку в/ч-связи и начал в весьма резкой форме разговор с Сергеевым. Насколько можно было понять, разговор принял очень острый характер, по-видимому, и Владимир Григорьевич не очень стеснялся в выражениях. В  конце концов, министр бросил трубку со словами: "С этим нужно кончать!" Тут же он связался со своим замом Е.А.Желоновым, ведавшим в министерстве делами предприятий-разработчиков систем управления, и дал ему указание ехать в Харьков, узнать на месте ли первый секретарь обкома партии и сообщить, когда можно с ним встретиться. После этого указания я несколько успокоился, полагая, что министр хочет серьезно наказать Сергеева по партийной линии, а это обычное явление в то время. Однако все оказалось более серьезным.

Уже гораздо позже, обдумывая события тех дней, я во многом винил себя. Мне нужно было с графиком работ поступить так, как приходилось поступать не однажды, т.е. не спорить из-за двух месяцев по срокам, а подписать, надеясь на то, что график в силу его явной нереальности "поплывет" вправо, как это случилось впоследствии. Единственное, чем можно оправдать то, что я подписал с замечанием - это чрезвычайной ответственностью именно этого пункта графика. Меня связывало еще и то, что я не был в Харькове уже два или три месяца и по срокам готовности матобеспечения целиком полагался на сведения из Харькова. У Бакланова был обычный в таких случаях выход. Именно на него я и полагался, и, как оказалось, ошибочно. Он мог утвердить график с примечанием: "Без учета замечаний", тем более что там были и другие замечания. В целом же обстановка была напряженной до предела.

После смены двух генсеков - Черненко и Андропова, к власти пришел Горбачев. Экономические трудности приводили к политической неустойчивости. Ю.В.Рябухин, один из работников ВПК, с которым у меня были доверительные отношения, рассказывал, что Горбачев, не доверяя официальным данным обкомов, направлял в регионы "своих" людей, которые давали ему более или менее правдивую информацию о тяжелейшем положении, особенно в нечерноземных районах России. Нужны были срочные меры. По-видимому, что делать, Горбачев толком не представлял и назвал все это перестройкой, которая не отменяла знаменитую Продовольственную программу. Мне довелось слышать выступление Горбачева в Доме офицеров Байконура, где он затронул и вопросы перестройки. Что такое перестройка он так и не довел до слушателей.

Есть основание полагать, что в этот период и наш министр О.Д.Бакланов испытывал колоссальное давление со стороны партийно-государственных руководителей: вопрос о советском "Shuttle" явно перезревал, успешный пуск для министра был крайне необходим. Его обещания по срокам в ЦК уже не допускали новых переносов, нужны были крутые меры, к которым обычно прибегали в подобных случаях. Олег Дмитриевич мог бы рассказать много интересного о событиях тех дней, до нас же доходили лишь отдельные отрывочные данные, да и задумываться над ними времени не было.

После отъезда министра и его свиты с полигона, работы по сборке и испытаниям блока "Ц" быстро шли к завершению, и к концу июля все составные части ракеты были готовы к сборке в пакет. Эта операция занимала 8-10 дней, и я посчитал возможным, по разрешению Догужиева, съездить в Харьков на это время. Однако когда я обратился к нему за разрешением, он, усмехнувшись, сказал: "Я не возражаю, но тебе туда лучше не ездить. Там "за компанию" могут голову снять!" Естественно, я внял разумному совету, а дня через два - три звонит мне Володя Страшко и сообщает сенсационную новость: "Сергеева сняли с работы". Эта операция была организована Баклановым должным образом. В Харьков прибыла представительная группа во главе с министром и В.П.Глушко. К этой процедуре был привлечен и первый секретарь Харьковского обкома партии Мысниченко. Ход событий разворачивался следующим образом: вначале доклад Сергеева о ходе работ, вопросы к нему, к другим ответственным работникам предприятия. Причем, как рассказал В. Страшко, при каждой попытке говорить об объемах работ, технических трудностях и т.п., министр обрывал говорившего словами: "Мы все это знаем, уже слышали". Явно напрашивался вывод, что судьба Сергеева уже была предрешена, выполнялись необходимые формальности. В заключении комиссии Желонова никаких особых упущений не отмечалось, указывалось лишь на отставание в выполнении работ, говорилось о высокой квалификации и организации работ коллектива, но отмечалась "слабость" руководства со стороны Сергеева. Мой заместитель В. М. Михайлов, который в это время находился в Харькове, не без основания считает, что не последнюю роль в снятии Сергеева сыграли два человека: В.П.Глушко, который в эти дни был в Харькове и А.Г.Андрущенко, который готовился занять должность директора и Главного конструктора нашей организации и был ставленником министра. Валентин Петрович недоброжелательно относился к Сергееву, и эта неприязнь началась давно, еще во времена Янгеля. Владимир Михайлович рассказывал, что на одном из совещаний по ракете 8К67, где одним из вопросов был вопрос о весе, в том числе и о превышении веса системы управления, Глушко в своем выступлении начал поучать Сергеева, как снизить вес. В ответ Сергеев сказал: "Я очень благодарен тем, кто помогает нам проектировать систему управления, даже если в этом деле ничего не понимает". При этом Владимир Григорьевич поклонился в сторону Глушко и продолжал: "Я могу только посоветовать Вам, заняться двигателями, и делать их менее тяжелыми". С тех пор перепалки между ними возникали при каждой встрече, и если со стороны Сергеева звучал добродушный юмор, то Валентин Петрович вкладывал в свои тирады изрядную долю желчи. Владимир Григорьевич старался избегать встреч с Валентином Петровичем. Я не помню, чтобы он ездил на Советы  Главных конструкторов, которые регулярно проходили в Подлипках. Вслед за Валентином Петровичем кое-кто из его подчиненных также вел неразумную политику притеснения нашей организации. В частности, Борис Иванович Губанов придумывал всякие ненужные работы, нереальные сроки их выполнения и заставлял их подписывать. Мне довелось на эту тему иметь с ним жесткий разговор в присутствии заместителя министра, который меня решительно поддержал. Я положил на стол два или три таких решения и заявил, что буду выполнять только те из них, на которых стоит моя подпись или подпись руководителя предприятия.

Любил нашу фирму подставлять под удар и В.М.Караштин. Но все это мелочи, главное же заключалось в том, что к первому пуску ракеты 11К25, после восьми лет совместной работы с новой для нас фирмой ОКБ-1 сложились подлинно дружественные взаимоотношения. Черток, Кулиш, Панарин, Кожевников, оба Филины и многие другие работали в тесном творческом содружестве с нашей организацией.

По возвращении в Харьков я узнал некоторые подробности, связанные со снятием с должности Сергеева. После звонка Бакланова Сергееву, руководство дальнейшими событиями взял на себя  Е.А.Желонов и предложил Сергееву подготовить доклады к приезду министра. Сергеев  подготовку докладов поручил В. Страшко, а доклад должен был делать Г.И.Лящев. Это было первая ошибка Сергеева. Когда все было готово - доклады, плакаты, стенды и т.д., пришло сообщение, что приезд министра откладывается на неопределенный срок, и здесь Сергеев допустил вторую ошибку - Лящева, Кривоносова и других руководителей он отпустил в отпуск, и поэтому внезапный приезд министра застал его врасплох. Когда Сергеев попытался вызвать меня с полигона, министр ему запретил это делать: "Он там нужнее". Все это с самого начала вызвало недовольство министра и приехавших с ним лиц. По носителю доклад делал В.Страшко, а по  "Скифу 19-ДМ" - В.Н.Горбенко. Более неудачно подобрать докладчиков было трудно. Страшко, оправдываясь, говорил, что фирма была занята долгое время подготовкой серии программ для огневых испытаний ракеты, а летные программы начала готовить с опозданием и т.д. Это действительно имело место, но говорить об этом означало перекладывать вину на головную организацию, что в данной обстановке было явно неуместно.

По планам работ с первой ракетой вначале предполагалось провести ее огневой прожиг. Аналогично поступают и американцы перед запуском "Shuttle", проводя, так называемый FRF (Flight Readiness Firings - огневая готовность к полету). В момент, когда у нас все программы к этой операции были почти готовы, все из-за той же поспешности, было принято решение для первой ракеты, идущей в полет, не делать этот прожиг, а срочно готовить ее непосредственно к пуску. Однако мы решили довести до конца и завершить отработку серии прожиговых программ, что, в какой-то мере, задерживало разработку летных программ, и было, в данном случае, камнем преткновения. Серьезных вопросов с подготовкой "Скифа 19-ДМ" не было, и вся работа комиссии сосредоточилась на летных программах.

Затем В.Страшко представил график подготовки программ со сроком - 25 ноября. Министр заявил: "Сроки не принимаются!" и были поставлены сроки, которые требовал министр. Нужно заметить, что министр был в затруднительном положении, т.к. в 1986 году исполнилось десять лет с начала работы над "Бураном", корабль был еще не готов, а обещание запустить носитель к концу 1986 года явно срывалось. Нужны были решительные действия и крупное жертвоприношение, которое и свершилось. Сергеев и министр вошли в "греческий зал", где собрались все руководители предприятия и "высокие гости". Министр сообщил, что Сергеев подал заявление об уходе с поста директора и Главного конструктора предприятия по собственному желанию, и что он, министр, удовлетворил его просьбу.

В первых числах сентября я получил возможность на две недели приехать в Харьков. На предприятии царила растерянность, практически все были возмущены несправедливым отстранением Сергеева от должности, но еще больше тем, что директором и Главным конструктором был назначен Главный конструктор СКБ соседнего серийного завода "Коммунар" А.Г.Андрущенко. Это назначение было прямым оскорблением для всего коллектива, имевшего своих вполне подготовленных для этой работы руководителей комплексов или отделений. Его назначение формально состоялось в начале ноября, и в момент моего приезда он знакомился с предприятием, заходил несколько раз и ко мне в кабинет, после чего с ним посетили лаборатории и стенды отделения. С ним я был знаком и раньше, но деловых или производственных контактов у меня не было, т.к. завод "Коммунар" был "вотчиной" Н.А.Пилюгина, и для нас он никогда ничего не изготавливал. Встречались мы, в основном, в самолетах и на Байконуре, так что представление о нем у меня было поверхностным. Теперь, даже при первом общении по техническим вопросам, я все больше убеждался, что для работы в качестве Главного конструктора такой фирмы как наша он явно не подходил. Есть принципиальное, труднопреодолимое различие  между Главным конструктором предприятия - создателя новой техники и предприятия, серийно изготовляющего изделия для этой же техники. Это различие оказывается тем более стойким, чем больше срок и опыт работы в том или ином качестве. В конце концов, оно становится определяющим в образе мышления, когда Главный конструктор серийного производства становится неспособным самостоятельно принимать технические решения без указания сверху, к чему он привык и приучен. По-видимому, и обратные перестановки столь же неэффективны. Но дело не только в образе мышления. Объемы работ, их разноплановость, необходимость глубоких и далеко непростых знаний в самых различных областях науки, необходимый кругозор в части боевой ракетной и космической техники, знание тонкостей взаимоотношений с головными и смежными предприятиями, наличие, наконец, личных контактов - требовали длительного вращения в их среде, их постижения с начального нулевого положения. Повторяю, у нас были такие люди, которые прошли через все это, имели необходимую подготовку, склонность и даже талант, так же необходимый для этой работы. Не хочу повторяться. Я уже называл фамилии этих людей.

По мере моих первых разговоров с Анатолием Григорьевичем и в последующей работе под его руководством, я все больше убеждался, что потребуется очень много времени, чтобы он смог приспособиться к работе. Должен сказать, что я всемерно в интересах дела старался ему помогать, несмотря на то, что первое время мои отношения с ним "не сложились". Впрочем, как я смог заметить, они не складывались у большинства моих коллег, включая Айзенберга, который имел необходимый дипломатический дар и всегда прекрасно ладил даже с самыми капризными и предубежденными партийно-правительственными чиновниками любого уровня. Помню, однажды в том же "греческом зале" рассматривался какой-то вопрос. Яков Ейнович задал несколько вопросов докладчику и в грубой форме был оборван Андрущенко: "Вы что раньше не могли выяснить эти вопросы?" Такого обращения с Айзенбергом, да и со всеми своими заместителями, Владимир Григорьевич себе не позволял, а многие из нас были обязаны ему решительной помощью в трудные моменты работы и жизни.

Вскоре после своего назначения Андрущенко отважился на шаг, который мог иметь плачевные последствия для всей нашей фирмы и ее работ. Об этом мне рассказывал Володя Крюков - ведущий специалист нашего главного управления и искренний друг многих из нас и всего нашего предприятия. При каждом приезде в министерство мы первым делом старались поговорить с ним или с Женей Чугуновым. Их советы оказывались всегда очень полезными и помогали разобраться в общей обстановке в главке и в министерстве. Под большим секретом он мне рассказал, что был свидетелем разговора Андрущенко с А.П.Зубовым - начальником нашего главка. Андрущенко обратился к А.П.Зубову со списком из шестнадцати человек, руководящих работников нашего предприятия, с предложением замены их на "своих" работников - его коллег по заводу "Коммунар". Володя весьма выразительно рассказал, как лицо Андрея Прокофьевича постепенно приобретало сначала красный, затем коричневый цвет по мере того, как до него доходила суть предложений. В конце концов, он разразился такой бранью, какой Володя от него никогда не слышал, хотя Андрей Прокофьевич в этом вопросе занимал одно из ведущих мест и вполне мог состязаться и с министром Афанасьевым и даже с Дунаевым. Последнее, что услышал Володя, решивший незаметно покинуть кабинет, были слова Зубова: "То, что тебя выгонят за развал работы, мне наплевать, но я не хочу, чтобы из-за тебя, дурака, выгнали и меня!" Эта тирада была обильно сдобрена крепкими выражениями.

Не знаю, советовался ли перед этим Анатолий Григорьевич с кем-либо из наших руководящих работников, но никакой замены практически проведено не было. Единственным  руководящим работником, которого снял Андрущенко, был Ю.В.Салло - главный инженер фирмы в то время, но на его место был назначен наш коллега Г.И.Лящев. В конечном итоге с завода "Коммунар" была переведена только секретарь Лина, красивая женщина, которая вписалась в наш коллектив и, в конце концов, вышла замуж за одного из наших молодых руководителей. Юрий Владимирович Салло, после снятия с должности главного инженера, попросился ко мне в комплекс, и я назначил его на должность начальника одного из отделов, оказавшуюся вакантной в этот момент. Это назначение оказалось весьма удачным. Юрий Владимирович продолжал быть таким же активным работником, не потерял хорошо развитого у него чувства юмора и был весьма полезным в делах комплекса. Позже он мне рассказал: вероятной причиной его снятия было то, что он, не зная, что Андрущенко будет назначен нашим руководителем, не очень вежливо с ним поговорил. Я охотно поверил ему, зная, что Юрий Владимирович мог это сделать очень выразительно. Неправильно было бы думать, что те шестнадцать руководителей подразделений и направлений работ были действительно "незаменимыми". Безусловно, в каждом подразделении были люди по своей подготовке, знаниям и умению вполне способные заменить каждого из нас, что и происходило непрерывно в каждом здоровом научно-производственном организме, но заменить людьми, взятыми из совершенно другого коллектива, было непростительной глупостью, которую и не допустил Андрей Прокофьевич. Он хорошо знал каждого из нас, меня он лично представлял коллегии министерства еще при назначении Главным конструктором системы управления ТКС, часто бывал у нас, и при его колоссальном опыте, знании людей, я думаю, что он не одобрял и замену Сергеева, с которым был в дружеских отношениях. Редко какой приезд Сергеева в Москву обходился без встречи в гостинице "Маяк". Причем оба и Владимир Григорьевич, и Андрей Прокофьевич не без основания считались надежными "бойцами" - пили и не пьянели. Бывало, уже казалось вполне достаточно, но Владимир Григорьевич обращался к Гуржиеву: "Саша, у тебя там еще есть?" Александр Иванович, молча, лез в объемистый портфель, доставал бутылку, и так два или три раза. Другие участники уже давно "отвалились", но что было хорошо: никакого принуждения и уговоров не было. Утром также никаких следов заметно не было, разве только пили холодную воду. Уже значительно позже, в марте 1999 г., мне довелось вспомнить с Владимиром Григорьевичем события тех дней в уютной домашней обстановке, обеспеченной заботливой рукой его жены Марии Васильевны. Разговор шел в рамках подготовки к 85-летнему юбилею Сергеева и съемки кинофильма об истории ракетной техники в Украине. Материалы по нашей фирме готовил я и обсуждал их с Сергеевым. Я рассказал ему о тех событиях, которые имели место на полигоне. Покаялся в том, что напрасно не подписал график работ в части сроков готовности полетного матобеспечения, и тем самым инициировал дальнейшие события. Владимир Григорьевич возразил, что дело уже давно назревало и, так или иначе, предлог был бы найден. Мы с ним решили на юбилей не приглашать Бакланова. Юбилей поневоле заставил снова оценить личность В.Г.Сергеева и сравнить его с Янгелем и другими руководителями его уровня. Особенно выигрывал Владимир Григорьевич в сравнении с В.П.Глушко. Такие приемы, которые допускал Валентин Петрович даже по отношению к заслуженным работникам, вообще были не свойственны Сергееву. В своей книге "Путь к "Энергии" В.М.Филин рассказывает, что Глушко, сразу же после назначения его руководителем, первым указанием лишил пропуска на предприятие своего предшественника В.П.Мишина. И после Вячеслав Михайлович весьма недружелюбно отзывался о своем бывшем шефе. Мои же личные контакты с Валентином Петровичем говорят об обратном - это был строгий, но справедливый человек.

Сергеев получил должность старшего ведущего научного сотрудника,  небольшой кабинет в двухэтажном здании отдела кадров, и что-то писал. К нему редко кто заходил из бывших соратников. На заседания парткома, членом которого он продолжал оставаться, не приходил. Не было его и на заседании парткома 19 сентября, где рассматривался мой отчет на тему: "Ход и причины отставания работ по заказу 806". Инициатором этого расширенного заседания был кто-то из обкома. Перед заседанием секретарь парткома меня успокоил: "Тебе грозит максимум выговор с занесением в личное дело, В. Страшко - тоже, но без занесения, еще некоторые будут предупреждены". Будучи членом парткома десять лет я очень хорошо знал, что решение готовится заранее, никакой, даже самый блестящий отчет ничего не изменит, поэтому я, не готовясь, о чем-то доложил, ответил на немногочисленные вопросы и выслушал вердикт: "За серьезные упущения в организации работ и систематические срывы установленных сроков по заказу 806...". Володе Страшко то же, но без занесения в учетную карточку, упоминалось еще несколько фамилий. Вдохновленный этим решением я через 2-3 дня улетел на Байконур, где в пятом пролете монтажно-испытательного корпуса (на площадке N 112) на огромном установщике покоилась серебристая "красавица" ракета-носитель 11К25 "Энергия", а на 95 площадке - черная "сигара" "Скифа 19-ДМ". Группе испытателей, теоретиков, комплексников, телеметристов, летевшей со мной после коротких каникул, предстояли электроиспытания самого сложнейшего в истории нашего предприятия, да, пожалуй, и в истории СССР, изделия. Недаром один из корифеев советской промышленности Леонид Васильевич Смирнов сказал: "Энергия-Буран" - самая сложная в мире программа века". Кто-кто, а Леонид Васильевич знал, о чем говорит. Нам предстояли новые трудности, новые бессонные ночи, но никто, ни за какие блага в мире не заменил бы эту жизнь на другую.

Первое же включение не обошлось без неприятностей. При подаче электропитания на борт две боковушки оказались под удвоенным напряжением - вместо 30 Вольт было подано 60. Произошло следующее: поздно вечером монтажники, которые прокладывали кабели к ракете от наземных источников питания по специальным стрелам на шарнирах, опускающихся на ракету со стороны межпролетных сооружений, из-за нечеткой маркировки не соединили несколько разъемов и оставили до утра. Для того чтобы кран мог пронести вдоль пролета груз, директор филиала "Прогресс" ночью приказал поднять стрелы, а после выполнения работ все поставить на место, в том числе состыковать разъемы, что и было сделано. Не состыкованные опытными монтажниками разъемы были тоже состыкованы и по закону вредности неправильно. Два источника питания оказались включенными последовательно и, соответственно, два боковых блока попали под двойное напряжение. В том, что произошло, быстро разобрались. Директор филиала Ю.Н.Шураков повинился, и мы решили вопрос замять. К счастью, все коммутационные приборы, попавшие под двойное напряжение, не потеряли работоспособность, они годились для проведения электроиспытаний, но в полет ракету с ними пускать было недопустимо. Было принято решение заменить их перед вывозом ракеты на стартовую позицию. Самым неприятным последствием этого инцидента было то, что военные представители всех организаций во главе с полномочным представителем на полигоне от ГУКОС В.Е.Нестеровым, отказались подписать решение о начале автономных проверок до завершения в Харькове в полном объеме отработочных испытаний наземной проверочно-пусковой аппаратуры, ее программно-математического обеспечения и получения из Харькова соответствующего совместного заключения. Это грозило остановкой работ минимум на две - три недели. В таких случаях было принято ставить вторую подпись Главного конструктора под соответствующим решением, и тогда все обязаны были выполнять это решение. Естественно, за все возможные последствия отвечал Главный конструктор. В данном случае реальная опасность при работах на незаправленной ракете заключалась в том, что силовое соединение блоков ракеты между собой осуществлялось с помощью пироболтов, которые подрывались по командам от системы управления при отделении блоков в полете. Ошибочные команды в условиях технической позиции могли привести к развалу ракеты, повреждению блоков и т.д. В узком кругу представителей промышленности, в присутствии Догужиева, было принято решение: разъемы к пироэлементам будут отстыкованы, я поставлю вторую подпись, и работы продолжатся. Так и поступили, но примерно дней двадцать, до получения заключения из Харькова, надо мной "висела" постоянная угроза. К счастью, все большие и малые неприятности оказались несвязанными с состоянием отработки наземной аппаратуры. К середине октября соответствующее заключение из Харькова наконец-то было получено, и гора частично свалилась с моих плеч и, нужно сказать, вовремя.

Следующее неприятное событие, которое могло привести к самым серьезным поломкам двигателей центрального блока и необходимости их замены, произошло при проведении комплексных испытаний с подачей от наземной станции гидропитания на борт ракеты. Это был один из заключительных циклов серии комплексных испытаний, и мы уже готовились хорошо отдохнуть перед подготовкой ракеты к вывозу, однако, в самый последний момент произошла неприятность. Случилось следующее: после окончания испытаний система управления подала команды на приведение сопел всех двигателей в нулевое положение, где они, также по специальной команде, ставились на замки, удерживающие их в этом положении. После срабатывания этих замков прекращалась подача гидропитания, и этим заканчивался процесс испытаний. Однако команда на прекращение гидропитания из-за неувязки в исходных данных головной организации была подана раньше срабатывания замков. Сопла двигателей начали поворачиваться под действием силы тяжести (ракета находилась в горизонтальном положении) до тех пор, пока их боковые поверхности не легли на элементы металлоконструкций установщика. Мы с замиранием сердца следили за этим опусканием, надеясь, что остатки жидкости в полостях гидросистемы будут до конца замедлять движение и не позволят перейти к быстрому падению сопел. Затем бросились на площадки обслуживания, пытаясь понять, не произошло ли смятие слабых боковых поверхностей сопел. Результаты визуального осмотра оказались обнадеживающими, но теперь встала задача: поднять их без обратных толчков и ударов и установить в нужное положение. Сделать это можно было, только включив систему управления и подав гидропитание на борт. Опасность заключалась в том, что было неясно, как поведет себя система управления и рулевой привод в первый момент при их включении, т.е. каков будет переходной процесс при углах отклонения сопел, значительно превышающих предельно допустимые. Ответ могли дать только в Харькове. Позвонив Виктору Батаеву, я попросил его срочно проверить на модели ход процесса в этой ситуации и отсутствие в первый момент обратных толчков и ударов. Вскоре поступил ответ, что процесс был воспроизведен несколько раз, определены условия, при которых мягко без ударов начинается подъем сопел. Скрупулезно все эти рекомендации были воспроизведены у нас. К началу подъема я взобрался на площадку обслуживания, приложил руку к поверхности сопла в месте его касания и с облегчением почувствовал, как плавно сопло отделялось от опоры и вскоре раздалось четыре громких щелчка, сигнализирующих, что сопла взяты на замки в нужном положении. Двигателисты осмотрели места касаний и не обнаружили ни повреждений, ни вмятин. Виновника этой грубой и легко обнаруживаемой ошибки однозначно так и не установили. Ошибка была в исходных данных головной организации, но и мы обязаны были при их согласовании ее обнаружить. В тот же день все внимание переключилось на поиски причины: почему три из пяти шаровых баллонов со сжатым азотом системы пожаротушения оказались пустыми, а пироклапаны, управляющие подачей азота в отсек двигателей при пожаре, подорванными. В этом случае наша организация никоим образом не могла оказаться причастной к этому событию, и мы могли только со стороны наблюдать за разбором между головной организацией и их смежником по этой системе - Ленинградским специализированным предприятием, руководимым Г.А.Беловым. В свое время мы с величайшим трудом смогли отказаться от включения этой системы в состав системы управления. Замена баллонов или их заполнение газом оказалось невозможным без отстыковки отсека двигательной установки и его разборки, и было принято мудрое решение: обойтись двумя оставшимися, авось пожара не произойдет.

В ноябре 1986 года заместитель министра Догужиев отпустил меня буквально на три дня в Загорск, где был проведен очередной огневой запуск блока "А". Запуск прошел успешно, без замечаний, и я, не заезжая в Харьков, рейсовым самолетом полетел на Байконур.

Подготовить ракету к вывозу на стартовую позицию к концу 1986 года нам не удалось. Новый 1987 год мы встречали на Байконуре, и в январе месяце ракета была торжественно вывезена из МИКа в монтажно-заправочный корпус, а затем на стартовую позицию - УКСС. Как-то в эти дни Бакланов задал мне вопрос: "Сколько дней потребуется для подготовки ракеты к пуску?" Я ответил уклончиво: "Не помню, чтобы первый пуск ракеты готовился на старте менее месяца!" Второго февраля с такой же торжественностью по новой двадцатидвухкилометровой дороге был вывезен "Скиф19-ДМ" и состыкован с ракетой. Начинался самый тяжелый этап наших работ - подготовка к пуску всего комплекса 11К25 - "Скиф19-ДМ". В ознаменование завершения работ по ракете 6СЛ на технической позиции мы, группа руководителей и испытателей, сфотографировались на память. Сегодня с большой теплотой я вглядываюсь в лица моих товарищей, с которыми пришлось работать дни и ночи, готовя ракету к полету. Справа от меня сидит Григорий Кузьмич Бондарец - представитель военной приемки, слева Владимир Николаевич Чижухин - также представитель военной приемки, в центре Владимир Иванович Калакутский - начальник производства Куйбышевского завода "Прогресс", руководитель сборки ракеты. Еще левее сидят: Филин Б.Н., Романов Г.Г., Ершов С.С. - руководители испытаний и производства. Целая группа стоит сзади: здесь и Владимир Евгеньевич Нестеров - чрезвычайно грамотный и энергичный ведущий работник ГУКОС, и Володя Николаев - один из лучших испытателей ОКБ-1, закалки еще Королева. Отправка на стартовую позицию такого изделия как 11К25, где каждая деталь, агрегат, прибор, требовали тщательной отработки, взаимной увязки, проверки и ухода являлась чрезвычайным событием. Нужно сказать, что в целом комплекс "Энергия-Буран" имел немало недоброжелателей и завистников и еще больше - просто не верящих в успех нашего детища. Даже мой коллега, Владимир Александрович Уралов, не раз говорил: "Царь-пушка никогда не стреляла, царь-колокол никогда не звонил, царь-ракета никогда не полетит!" Тем не менее, первая летная ракета 6СЛ прошла полный цикл изготовления и испытаний на технической позиции и под наше благословение была вывезена на старт. Мне представилась возможность на несколько дней уехать в Харьков. Все это время в Харькове комплексом руководил мой заместитель В.М.Михайлов. Пророчество В.Г.Сергеева: "Ты не пожалеешь!" - сбылось в полной мере. Владимир Михайлович  работал в ракетной технике с начала пятидесятых годов после окончания артакадемии, и все это время его служба была связана с нашей организацией, начиная еще с СКБ-897. Прекрасная теоретическая подготовка и уникальный опыт работы в военной приемке, где ему довелось решать сложнейшие задачи, начиная от проектирования ракеты до ее установки на боевое дежурство, сделали его одним из бесспорных авторов всех достижений и свершений в боевой и космической технике в Украине и в стране. Авторитет Владимира Михайловича в военных кругах и в среде промышленников был непререкаем. Спокойный, всегда  сдержанный, он аргументировано и убедительно вел дело с любым самым высокопоставленным чиновником и, чего греха таить, я часто этим пользовался. Лучше него никто не мог решить каверзный вопрос на уровне заместителей министра или руководства ЦУКОС, где многие хорошо знали Владимира Михайловича еще по совместной службе. На полигоне, где на многих узловых должностях находились военные, с некоторой предубежденностью относившиеся к нам, штатским, Владимир Михайлович также успешно решал вопросы. Особенно незаменимым оказался он, когда серьезно заболел Володя Страшко, а Сергеев выполнил свою угрозу и забрал Черняка.

В.А.Черняк был моим заместителем до В.М.Михайлова. Это был прекрасный инженер и расторопный руководитель, но склонность к алкоголю его погубила. Три раза я его выручал, спасал от гнева Сергеева, обещал его исправить, но Виктор Александрович держался недолго, и всегда получалось так, что при его очередном "заплыве" об этом первым узнавал Сергеев. Последний раз это случилось на полигоне. Черняка не могли найти два дня, а когда его нашли, и он стал говорить по телефону с Сергеевым весьма неуверенным языком, шеф вспылил и тут же выполнил свою угрозу, которой уже не раз грозил: "Я у тебя Черняка заберу!" Другой мой заместитель, В.К.Жидков, в основном занимался хозяйственными делами комплекса. Так что назначение Михайлова было весьма своевременной помощью, не требовалось время для входа в курс дел, и вскоре мы с ним поочередно, сменяя друг друга, вели дела и в Харькове, и на полигоне.

Вылет нашей пусковой команды состоялся 17 февраля 1987г. Лететь пришлось грузовым самолетом АН-26. Мы везли много бортовых и наземных приборов для восполнения ЗИПа, необходимую документацию, без которой невозможно было начать предпусковые операции, ленты проверочных режимов и др. Все эти грузы занимали практически все свободное пространство в самолете, который мы в шутку называли "пилорамой", люди размещались на боковых лавочках. Тщательная проверка груза по специальному списку заняла много времени, и мы вылетели с задержкой почти на два часа. Весь полет с посадками в Гурьеве и Нукусе занял 12 часов при почти 9 часах полетного времени. Приземлились на "Крайнем" в 21 час по московскому времени. Я поселился в домике экспедиции, остальных людей разместили в гостиницах "Центральная" и "Казахстан". Утром 18 февраля начались рабочие будни. На первой оперативке в 9.00 было принято решение: после завершения стыковочных работ провести первый проверочный режим РП-505 - контроль наличия корпуса и проверка разобщенности цепей. Режим сразу же выявил массу неисправностей, и начались обычные работы по их устранению. Самым уязвимым местом оказались разъемы типа "Бутан", соединяющие бортовую аппаратуру с наземной. Конструкция этих разъемов позволяла произвести "закрытую" электрическую стыковку цепей, т.е. без нарушения герметичности. Это определяло сложность внутренней кинематики этих разъемов и, как следствие, ненадежность стыковки. Сами разъемы размещались на платах в специальных отсеках под нижней частью ракеты. За стыковку и ее качество отвечала головная организация. Несколько дней было потрачено на замену кабелей, проведение тщательной проверки качества стыковки и, наконец, 21 февраля первый проверочный режим был выполнен устойчиво и без замечаний. В этот же день без замечаний прошли комплексные испытания корабля "Скиф19-ДМ" и было принято решение провести проверочные режимы, связанные с отводом площадок обслуживания и подачей водяной завесы. Эти режимы после нескольких попыток, ошибок оператора и ошибок по их подготовке, также прошли успешно. К концу февраля практически все автономные проверки были проведены. Выявленные замечания привели к необходимости замены некоторых приборов, в частности прибора Ц18 разработки нашего Запорожского филиала, вызова разработчика и повторения режимов, связанных с заменяемыми приборами. Основным методом принятия решений и плана работ были оперативные совещания, проводимые регулярно два раза в день. Оперативные совещания проходили в небольшом помещении в двухэтажном здании, примыкавшем непосредственно к пусковому бункеру. Здесь же были кабинеты и отдельные рабочие комнаты для участников работ. За все работы на УКСС отвечал Загорский испытательный институт, всем руководил А.А.Макаров - заместитель директора института. Он и его бригада месяцами и годами безвылазно трудились на полигоне, построили свои гостиницы на 113 площадке, где размещалась и воинская часть, создали прекрасную зону отдыха на старом русле Сыр-Дарьи. Там же было их подсобное хозяйство, бахча и, главное, рыбалка. Мне довелось не раз там бывать, как только позволяла обстановка. На УКСС на паритетных началах к работам привлекалось и космическое управление полигона, которым командовал генерал В.Е.Гудилин. Испытаниями руководил смешанный боевой расчет, и так как эти работы велись с опытным изделием в рамках конструкторских испытаний, расчет возглавлялся представителем испытательного института.

При первой попытке провести комплексные испытания прошла команда аварийного прекращения пуска (АПП) за 21 секунду до контакта подъема (КП).

Повторение испытаний 1 марта выявило неисправность в одном из приборов блока "А". После его замены при проведении, так называемых, "длинных" комплексных испытаний, был обнаружен ряд отклонений в работе бортовых цифровых приборов по обмену информацией. Устранение неисправностей заняло более недели, и мне пришлось выдерживать на оперативках давление со стороны руководства все это время. Как правило, первым за трибуну оперативки поднимался я, докладывал о ходе работ по устранению неисправностей, о предложениях по дальнейшим работам, которые обычно вызывали бурную реакцию, так как необходимо было снимать с ракеты приборы, кабели, проверять отдельные агрегаты и т.д.

Если при этом сказать, что в зале обычно присутствовало 41 - 50 человек, то можно представить, во что нам обходились эти ежедневные оперативки. Уезжать на отдых приходилось не ранее 12 часов ночи, вставать в семь утра, к восьми быть уже на месте, обсудить со своими коллегами задачи дня и к девяти часам быть снова готовым к баталиям на оперативках. К середине марта ко мне в помощь прилетели А.И.Кривоносов и В.В.Новиков. К этому времени пробные проверки в автономных и комплексных режимах уже были проведены, т.е. завершен первый этап испытаний. Ход этих режимов отличался неустойчивостью и причины этого, в конце концов, были поняты. Дело во многом зависело от состояния стационарной кабельной сети, разъемы которой были некачественно распаяны. Пришлось организовать полную проверку каждого разъема и практически полную их перепайку. В то же время Анатолий Иванович вместе с группой своих специалистов провел полную проверку бортового вычислительного комплекса, а Всеволод Всеволодович - аналогичные работы по наземной проверочно-пусковой аппаратуре. Были заменены все приборы, которые показывали неустойчивую работу. Много пришлось повозиться и с электропитанием, установить оптимальные значения номиналов напряжения, допустимые пределы отклонений, защиту от перегрузок. Колоссальное электронное и электрическое хозяйство требовало самого скрупулезного контроля каждого элемента и четкой взаимной увязки. Все начиналось с внешней системы промышленного электропитания, качество которого было неудовлетворительным: броски напряжения, перерывы в подаче - все это отрицательно сказывалось на ходе испытательных работ и, зачастую, приводило к повреждению аппаратуры. Ответственный за энергетику Казахэнерго находился далеко. Приходилось следить за состоянием питания и выбирать наиболее благоприятные моменты в течение суток для проведения наиболее ответственных работ. Бесконечные пререкания с Главным конструктором стартового комплекса В.П.Барминым привели только к потере, некогда хороших отношений с этой фирмой и с прекрасным человеком, одним из корифеев ракетно-космической техники, соратником Королева. Дело дошло до того, что Владимир Павлович однажды мне заявил: "От твоего зама (он имел в виду А.И.Кривоносова) у меня уже голова болит!" Анатолий Иванович умел обоснованно, а главное эмоционально доказать, что качество электропитания одна из важнейших характеристик стартового комплекса. Периодически, раз в неделю, проходили заседания Государственной комиссии. И если на оперативках возникали жаркие споры, то на заседаниях Госкомиссии удавалось показать, насколько сложную задачу мы решаем, и что все наши неувязки обусловлены ее чрезвычайной сложностью. На этих заседаниях встречались две силы: инженерно-техническая с командно-чиновничьей, но первая все же брала верх. Был даже такой инцидент, когда заместитель министра О.Н.Шишкин, который в это время осуществлял общее руководство, на одной из оперативок заявил: "Мы у вас заберем ракету!" Тут же ему посыпались вопросы: "Кто эти "мы" и что вы с ней будете делать?" Общая напряженность сказывалась и на состоянии людей. Я вспоминаю, когда Володя Страшко в один из трудных моментов, глядя с тоской в окно на бескрайнюю степь, заявил: "Ушел бы я отсюда подальше!" У меня такое же настроение возникло однажды в дождливую бурную ночь, когда при свете электрического фонаря на площадке обслуживания на высоте десятого этажа в открытый люк я увидел обвисшую и обгоревшую оплетку кабелей. Перед этим казалось, что "черная полоса" пройдена, и дело пошло на лад. Иннеса Михайловна уговорила нас вечером пойти в кино, шел какой-то особенный кинофильм. Мы уже собрались идти на последний сеанс, когда раздался телефонный звонок и меня срочно вызвали на стартовую позицию. Оправдался закон Чизгольма: когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем. В нашей кабельной сети оказалась ошибка, и все четыре блока "А" подверглись воздействию тока короткого замыкания. Оплавились некоторые кабели, опять пришлось менять приборы, объясняться с министром и т.д. В ту памятную ночь под дождем и ветром, глядя на то, как наши труды пропали даром и все нужно начинать сначала, мне захотелось тут же повеситься на куске обгоревшего кабеля, особенно, когда я спросил у Ю.Лыгина: "Сколько времени потребуется на замену кабелей в коробе?" Он мне ответил: "Два-три месяца в заводских условиях". К счастью, кабели в коробах не подверглись короткому замыканию, оплавилась только часть кабелей в отсеке ступени.

Утром стало ясно, что жизнь продолжается и нужно работать. Обгоревшие кабели были отстыкованы. Харьков получил задание имитировать короткое замыкание и определить перечни заменяемых приборов и кабелей, а мы приступили к ремонту ракеты. Уже было не до соблюдения установленных правил. Я и Саша Акмен, прекрасный специалист-монтажник, занялись устранением причины короткого замыкания - перемычки в кабеле, который шел к отсеку блока "А" по стреле площадки обслуживания. С риском для жизни Саша "повис" на высоте десятого этажа. Поочередно вскрывая кабели у разъемов, он "выкусывал" злополучные перемычки, смазывал места вскрытия одной ему известной смазкой "чтоб вода не затекала", тщательно обматывал изоляционной лентой, приговаривая: "Андрей Саввич, не беспокойтесь, все будет в лучшем виде!" Саша Акмен был незаменимым специалистом, человеком, о котором принято говорить "золотые руки". Я с ним иногда встречаюсь и больно, что такие люди оказались практически без работы. В этот же день я показал министру злополучные перемычки, и всю ответственность принял на себя. Действительно, нужно было перепроверить все отклонения схемы стартовой позиции от нашего комплексного стенда в Харькове. Олег Дмитриевич, по-видимому, понимал мое крайне расстроенное состояние и не бросил ни слова упрека. Работать пришлось день и ночь. Я не уезжал на "десятку" на ночь, ограничивался коротким отдыхом в кабинете на 112 площадке, где у нас была комната отдыха с диваном, самоваром, телевизором и т.п. Автономные повторные испытания после восстановления ракеты прошли быстро и без замечаний. Комплексные испытания по схеме "максимальной дальности" в ночь на седьмое апреля прошли по норме, затем отбойные испытания, и начались самые тщательные проверки хода процесса имитации полета с помощью телеметрии.

Дело в том, что нормальный ход процесса был возможен при наличии неисправностей в одном из троированных каналов системы управления, что в бортовом цифровом комплексе можно было обнаружить только анализом телеметрии. В полет же система должна была уйти с полностью исправными тремя каналами. Первоначально такие "тонкие" неисправности были достоянием узкого круга специалистов, но после устранения неувязок и неисправностей общего характера, настало время решать и эти вопросы. Формальным проявлением был так называемый брак по ТОРу (тесту основной работы) - элементу самопроверки бортовой вычислительной машины на некоторых секундах работы (от 9175 до 9295 с). ТОР стал основным вопросом на оперативных совещаниях. Анатолий Иванович со своими специалистами упорно искал причину и метод устранения этого явления. Все было тщательно перепроверено: кабели связи, качество вторичного электропитания, наличие помех. 17 апреля, после совещания "в узком кругу", мы приняли решение о снятии с борта ракеты всех блоков внешней памяти и отправке их в Харьков для проверки в заводских условиях. Это было тяжелейшее решение, но иного выхода не было. Необходимо было проинформировать об этом руководство на оперативном совещании и Госкомиссию, заседания которой с середины апреля приняли систематический характер. Вопросов накопилось достаточно и главным, понятным для любого члена комиссии был вопрос о надежности аппаратуры и агрегатов ракеты. Было принято решение вызвать на полигон директоров заводов-изготовителей. К их приезду были подготовлены плакаты и отчеты по причинам отказов. По надежности нашей аппаратуры мне довелось почти каждый день встречаться с В.П.Глушко. Валентин Петрович приглашал меня в свой кабинет часов в 5-6 вечера, секретарь приносила нам по стакану чая, и мы с ним вели разговор в течение часа и более. Первоначально такие беседы были для меня не очень приятными, так как Валентин Петрович начинал их с укоров в связи с выходом из строя очередного прибора, обвинял нас в непонимании ответственности за предстоящий пуск. По мере того, как я пояснял ему основные принципы построения системы управления, искусство делать "надежные приборы из ненадежных элементов", методы резервирования, отработки и испытаний аппаратуры и программно - математического обеспечения, наши беседы стали принимать характер взаимной заинтересованности. Валентин Петрович нашел во мне внимательного слушателя и стал делиться со мной своими планами создания еще более мощной ракеты "Вулкан", универсальной космической платформы, перспективами полетов к Луне, Марсу и т.п. Характерно, что в этих планах роль разработчика систем управления отводилась нашей фирме.

Апрель месяц на полигоне выдался необычно дождливым, и вода буквально заливала ракету и подстольные помещения с установленной там аппаратурой. Сырость и вода в разъемах приводили к недопустимо низкому сопротивлению изоляции между разобщенными цепями, которое предварительно замерялось перед каждым испытанием. Я вынужден был срочно заказать в Харьков конструкторам брезентовые чехлы для защиты разъемов, которые мы установили после предварительной сушки горячим воздухом, подаваемым шлангами непосредственно на площадки обслуживания. Вода стояла лужами под ракетой, просачивалась в подстольные помещения, стекала с потолков. Мы вынуждены были над нашими стойками с аппаратурой сооружать навесы из металлических листов. Самые нижние два этажа подстольного помещения были затоплены полностью, и откачка воды оказалась невозможной. На фоне этих событий, имевших характер стихийного бедствия, все наши ошибки и неисправности отодвигались на второй план и обсуждались, в основном, на оперативных совещаниях. В эти же дни отказал на борту один из девяти акселерометров, который был заменен, а отказавший отправлен на исследование. Анатолий Иванович в Харькове организовал перепроверку всех девяти блоков внешней памяти. Метод перепроверки получил название "галопирование" и заключался в том, что каждый прибор проверялся в крайних температурных режимах при самой напряженной работе. График перепроверки приборов в Харькове  имел крайний срок 30 апреля и стал объектом ежедневного рассмотрения хода его выполнения на оперативных совещаниях наравне с "водными" проблемами. По этому графику докладывать приходилось мне, что в условиях отсутствия прямой связи с цехом 13, где шла перепроверка и регулирование приборов, приводило к тому, что мне иногда приходилось фантазировать. В частности, в последних числах апреля директор головной фирмы В.Д.Вачнадзе потребовал заверений, что не напрасно заказан им на первое мая самолет Москва-Харьков-Байконур. Это было сопряжено с решением сложнейших проблем с противовоздушной обороной страны, и будет иметь смысл, если приборы в Харькове будут готовы. Мне пришлось дать эти гарантии. Об этом случае Вахтанг Дмитриевич вспомнил при чествовании его через некоторое время в связи с шестидесятилетием. Чтобы не происходило, все понимали, что приближается решительный момент, устраняются последние препятствия. На полигон съехалось много военных и штатских. Вся эта масса людей заполняла коридоры и сновала из кабинета в кабинет в ловле информации. У нас был обычай перед оперативкой собираться в нашей рабочей комнате для обсуждения хода работ, принятия решений и всегда оказывалось, что несколько совершенно незнакомых людей сидит с блокнотами, готовые что-то записывать. Спрашиваешь: "Кто Вы и откуда?" и слышишь ответ: "Я референт министра или заместителя такого-то". Приходилось говорить: "У нас сепаратное совещание экспедиции НПО "Электроприбор". Прошу покинуть кабинет". Иногда приходилось повторять просьбу.

Из Харькова, наконец, стали поступать сведения о ходе проверки приборов. Оправдывалась дата полета самолета 1 мая. Приборы устойчиво работали в самых неблагоприятных условиях. Было отобрано шесть таких приборов и мне сообщили их номера и порядок установки на борт. На заседании Госкомиссии 30 апреля я уже смог доложить, что приборы готовы будут к отправке рано утром 1 мая. К этому сроку закрыли все замечания. Система управления корабля "Скиф19-ДМ" с первых чисел апреля была готова к летным испытаниям, о чем я и доложил на заседании Госкомиссии, проходившем по традиции на "двойке", где всегда совершались подобные "торжества" под руководством Керима Алиевича Керимова.

В ночь на 1 мая я непрерывно находился на связи с Харьковом. Шла упаковка приборов, и как только машина с грузом тронулась в аэропорт, я позвонил Вахтангу Дмитриевичу, что можно дать команду на вылет самолета из Москвы, Харьков готов. Нужно отдать должное Вахтангу Дмитриевичу, что перелет ТУ-134 в день 1 мая через значительную часть территории страны, через разные зоны противовоздушной обороны, был организован блестяще. Мы все время получали точную информацию о месте нахождения самолета и о том, как его последовательно передавали средства наблюдения из зоны в зону. Самолет приземлился точно в назначенный час. Прилетели с приборами Я.Е.Айзенберг, А.И.Кривоносов и ряд других товарищей. В ночь на второе мая приборы были установлены на борт ракеты и в течение четырех дней последовательно проведены режимы автономных испытаний, отбойные комплексные и, наконец, чистовые комплексные с подачей гидропитания на борт. Теперь наступила очередь телеметристов провести самый тщательный анализ бесчисленного количества записей и дать заключение. Рано утром усталый и довольный Артур Несвоваль вручил мне заключение без замечаний, в том числе и по злополучному ТОР. Заседание Госкомиссии 8 мая носило торжественно-формальный характер. На столах стояли букеты тюльпанов. Дожди, наконец, перед праздниками прекратились, установилась прекрасная солнечная погода, все подсыхало, и сопротивление изоляции с каждым днем все ближе и ближе приближалось к норме. Комиссия приняла решение на заправку ракеты с пуском 12 мая, но в этот же момент стало известно, что на Байконур в ближайшие дни приедет М.С.Горбачев. Заправку пришлось отложить, и все принялись наводить порядок, особенно досталось военным. Срочно заделывались ухабы на дорогах, подкрашивались столбы, шлагбаумы, убирался мусор вдоль дорог и т.д. Мы же получили возможность отдохнуть и выспаться, как следует, даже затеяли жарить шашлыки прямо на территории экспедиции, т.к. боялись далеко уезжать от средств связи. Когда под четким руководством Славы Говоренко и Жени Сенько сочные и душистые шашлыки были почти готовы, как всегда своевременно появился Слава Коршунов, которого Женя метко назвал "недремлющее око". Коршунов - сотрудник КГБ Харьковского отделения, был "приставлен" ко мне, то ли в качестве наблюдателя, то ли информатора. Он ежедневно писал пространные донесения, но самым главным его качеством было то, что он действительно знал каждый мой шаг и имел свое штатное место в моем "газике". Я уже перестал удивляться тому, что, даже в глухую ночь, когда меня телефонным звонком срочно вызывали на стартовую позицию и я, кое-как промыв глаза, через 5-10 минут вместе с сонным шофером садился в машину, "недремлющее око" уже занимал свое "штатное" место за спинкой заднего сидения, рядом с запасным колесом. Он был майором, обладал веселым характером, дружил с Женей Сенько. При нем мы совершенно откровенно разговаривали о своих делах, правда, политики мы никогда не касались - было не до нее. Когда я приезжал на командный пункт, Коршунов уходил куда-то к своим коллегам, но неизменно появлялся, если я выходил к машине, собираясь куда-то ехать. Его сопровождение не носило навязчивого характера, не стесняло и воспринималось как нечто вполне естественное. Позже он познакомил меня со своими коллегами, курирующими головную организацию и местных военных. Они от меня ничего не требовали, просто установились дружеские отношения и даже один или два раза мы вместе где-то пили по какому-то случаю. Что писал Коршунов в своих донесениях, я не знаю, но он единственный из сотрудников КГБ был награжден орденом Красной Звезды и получил повышение по службе. Я же никакой реакции ни положительной, ни отрицательной со стороны КГБ не ощущал, все собирался расспросить "недремлющее око" о том, что он писал, но так и не собрался...

По-видимому, КГБ имел надежные кадры и мог следить за каждым из нас. Подобный случай рассказал мне Володя Страшко. Дело происходило в Харькове. Незадолго перед пуском в одном из приборов разработки нашего филиала был обнаружен дефект, который мог проявиться при отказе одного из трех каналов прибора. Времени для устранения дефекта уже не оставалось, а он мог привести только к отбою в процессе подготовки ракеты к пуску. По циклограмме работы этот прибор заканчивал свое функционирование за несколько секунд до старта ракеты, и если это время проходило, то это свидетельствовало, что дефект не проявился. О дефекте знали только Страшко и Юра Филонов и решили о нем никому не говорить, а доложить только Андрущенко и предложили решение: "Ничего не делать", так как вероятность проявления дефекта была очень мала, а его последствия не приводили к аварии. Буквально через полчаса Анатолию Григорьевичу позвонил представитель КГБ из кабинета заместителя по режиму, который находился двумя этажами выше, и попросил его срочно принять по важному вопросу, что тотчас было выполнено. Вопрос заключался в дефекте этого прибора и в принятом решении "ничего не делать". Пришлось доказывать допустимость принятого решения, малую вероятность проявления дефекта и т.д. Этот случай говорит о том, что КГБ имел надежные каналы информации, а их осведомители были среди нас, но кто из нескольких человек, знавших о данном конкретном случае, определить было трудно.

В целом же нападки на КГБ, особенно со стороны разного рода перебежчиков, по моему мнению, сильно преувеличены. Это объяснимо желанием оправдаться, так как измена всегда есть измена, и пахнет весьма дурно. Мои личные отношения с работниками этой службы всегда носили характер вполне дружественный, а те из них, которых я знал, были порядочными людьми, выполняющими свой долг без предвзятостей и вредной подозрительности. Что же касается Славы Коршунова, то о нем у меня остались самые добрые воспоминания, как о хорошем человеке и надежном товарище.

Горбачева я увидел совершенно случайно. Наша машина была остановлена ГАИ у въезда на центральную площадь Ленинска. Вся улица и площадь были запружены народом, дорогу преграждали машины автоинспекции. Наш шофер Валера тут же развернулся: "Я знаю, как проехать!", и мы боковыми улочками и дворами выехали на площадь в проезд между центральным универмагом и вычислительным центром воинской части, остановившись метрах в 30-40 от толпы людей, окружавших Горбачева. Я встал на подножку "газика" и увидел следующую сцену: мальчишка казахчонок с большим букетом цветов внезапно отделился от толпы, быстро перешел через небольшую площадку перед Горбачевым и вручил ему букет. Но не успел Михаил Сергеевич взять букет в руки, как мужчина, вполне определенной наружности, бесцеремонно буквально вырвал букет из рук, открыл дверцу машины, бросил туда букет и, захлопнув дверцу, стал между машиной и Горбачевым. Это было проделано мгновенно. Все, включая Горбачева, опешили на миг, разговор на некоторое время прекратился, а до нас только постепенно стал доходить смысл увиденной картины. В тот же день, это было 9 или 10 мая, состоялось торжественное собрание в офицерском клубе. Доступ на это собрание осуществлялся по специальным пригласительным билетам, и нужно было пройти три проверки через окружение клуба. Я сидел во втором ряду перед сценой, на которой за столом президиума восседал М.С.Горбачев, и внимательно рассматривал его. Он не производил впечатления, какой-то суетливый, быстрый, не было в нем еще державной медлительности и солидности. Его речь, в которой он говорил о перестройке, перескакивая с вопроса на вопрос, также не произвела на меня впечатления. Ракетно-космическая техника для него была далеким и неинтересным делом. Да и доклад Губанова по "Бурану", по-видимому, не произвел на него никакого впечатления. Другие выступавшие, включая главного врача местной больницы, говорили о недостатках и своих нуждах. Горбачев что-то записывал, задавал вопросы. Когда выступал представитель местного рабочего класса - слесарь, Горбачев задал вопрос: "А как Вы понимаете перестройку?" Рабочий ответил: "Я как работал хорошо, так и буду хорошо работать!" Горбачев одобрительно закивал головой. Бедняга слесарь в то время и не думал, что вскоре станет безработным. Действительно, судьба рабочих и их семей двух филиалов заводов - ЗЭМ (Подлипки) и "Прогресс" (Самара), покинувших свою Родину и получивших квартиры в Ленинске, ужасна. Кругом бескрайняя степь, солончаки, на которых ничего не растет, враждебное местное население, отсутствие работы.

На следующий день Горбачев побывал на площадках Байконура. Ему показывали "Энергию"  со "Скифом19-ДМ", стоявшую в то время на старте, которую в его присутствии запустить не решились. На технической позиции ему показывали сборку блоков следующей ракеты Л1, а в "птичнике" (так называли МИК корабля) макет "Бурана". Все места посещения Горбачева тщательно охранялись. Дорога, почти 50 км от Ленинска до площадок "Энергии-Бурана", охранялась солдатами, расставленными на удалении 100-150 метров от дороги и друг от друга. Я возвращался в Ленинск уже вечером, когда Горбачев давно уехал с площадок, а забытые солдаты все еще стояли на своих постах.

После отъезда Горбачева подготовка к пуску вошла в свою обычную колею. Нужно было расставить людей по рабочим местам. Общее количество людей нашей организации превысило 80 человек, из них половина занимала рабочие места в пультовой, на станциях приема телеметрической информации; ведущие специалисты должны были находиться рядом, чтобы в случае необходимости срочно разобраться в возможной непредвиденной ситуации и принять решение. Большое значение я придавал связи со стендами в Харькове. Там группа специалистов непрерывно дежурила в готовности воспроизвести на стенде любую возникшую на полигоне ситуацию. Очень важна была и связь с телеметристами, которые получали наиболее полную информацию о ходе полета и могли оперативно ее анализировать. Каналы связи с Харьковом и с телеметристами в начале наших работ, т.е. на время более часа, должны быть все время подключены, телеметристы же должны сообщать информацию только нам - руководству предприятия. Мы размещались в "пультовой" системы управления за столом, расположенным за пультом. В соседнем помещении размещалась машина СМ2, там раздавался периодический стук печатающего устройства, который был слышен и нам. Дело в том, что если любая операция проходила нормально, стук был коротким - норма, если же были замечания, то начиналось длительное печатание и мы настораживались. Слева от нашей "пультовой" был общий зал, где перед громадным экраном, на котором отражались основные операции и полет ракеты, размещались члены Госкомиссии. Справа была пультовая заправки. По электрическим макетам, развешанным на стендах, можно было наблюдать ход заправочных работ: продувка, азотирование, захолаживание и, наконец, заправка и подпитка. Кроме того, у нас была небольшая "тыловая" комната, где можно было отдохнуть, перекусить и выпить чай. Утром 15 мая все были уже на местах, началась заправка. Дороги в радиусе 15 км были перекрыты, проехать можно было только по специальному пропуску. В пусковом бункере работала столовая и буфет. Поступали сообщения о готовности морских измерительных комплексов, занявших соответствующие позиции в океанах, наземных радиоизмерительных комплексов по трассе будущего полета корабля "Скиф". Общее число людей, эвакуированных за пределы пятнадцатикилометровой зоны 22 тыс. человек, участвующих в пуске и его обеспечении около 800 человек.

Заправка длилась более восьми часов, были остановки, задержки и, наконец, наступило наше время - время работы автоматической системы предстартового контроля и пуска ракеты. По  шлемофонной связи с "первым номером" пришла команда о подготовке системы к пуску и затем: "Включить систему 17И18!" За пультом управления находились два оператора - военный и наш проверенный Ваня Рудь, рядом с ними слева и справа по контролеру. Передаваемые команды и их исполнение отражались на дисплее пульта, а также на аналогичном дисплее у главного оператора в центральном пультовом зале. Операции шли в автоматическом режиме, никто не мог до нажатия кнопки "Пуск" вмешаться в ход процесса. Перед каждой операцией автоматически осуществлялся контроль состояния включаемых систем и агрегатов, затем - подача питания. Выполнение каждой команды и операции заканчивалось сообщением "норма". Первоначально прошли проверки и задействование аппаратуры, находящейся на ВКП, затем в подстольном помещении и, наконец, стала последовательно проверяться и включаться аппаратура блоков ракеты - самопроверки бортовых вычислительных машин, разгона гиромоторов, приведения в горизонт гироплатформ и наведения их системой прицеливания. Загорание сообщения "норма" после каждой проверки воспринималось нами как живительный бальзам. Я следил и отмечал в своей циклограмме весь ход процесса и видел, как неуклонно приближается самый ответственный момент - старт ракеты. Напряжение непрерывно возрастало, я посмотрел на своих коллег - напряженные, чуть побледневшие лица. Но операторы спокойны, для них идет обычный процесс, который они видели сотни раз при комплексных испытаниях. Наконец загорелось сообщение: "Подготовка двигателей разрешена!" - оператор спокойно нажимает кнопку "Пуск". Теперь все наше внимание приковано к телевизорам. На экранах видны сопла двигателей, площадки обслуживания, которые должны быть отведены. На последней минуте скрытые действия автоматики проявляются движением отводимых площадок, хлынувшими струями защитной завесы воды, наконец, под аккомпанемент команд "предварительная" и "главная" из сопел вырываются короткие языки огня, затем раздается мощный удар, сотрясающий землю, и громадные языки пламени вырываются одновременно из всех восьми двигателей. Ракета окутывается клубами дыма и пара. Мы с облегчением наблюдаем, как из этого громадного облака показывается ракета, слегка качнувшись, быстро, под победный грохот своих двигателей, устремляется ввысь! Неповторимый, годами и бессонными ночами ожидаемый миг настал! "Нет ничего прекраснее старта космической ракеты" - к этим  словам первого космонавта Земли можно только добавить: чем мощнее ракета, тем старт ее прекраснее! Но еще почти девять минут напряженного до немыслимых пределов переживания и слова диктора: "Давление в норме. Полет нормальный!" воспринимаются как глоток воздуха утопающим. Проходит команда "Отделение блоков" - полет нормальный, ракета на экранах уже видна как светлое пятнышко и, наконец: "Предварительная!", "Главная!" и "Отделение корабля!" Все вскакивают, объятия и поздравления, безмерная радость людей, чей длительный труд завершен успехом. На несколько секунд захожу в главный зал, опять объятия и поздравления. Для большинства присутствующих это уже полная победа, и ничто не может ее омрачить, тем более, по данным оперативного анализа телеметрии, которые мне сообщил Артур Несвоваль - "Полет без замечаний!"

В момент старта "Энергии" весь Ленинск находился на крышах домов и на дамбе Сыр-Дарьи, и люди громкими радостными криками приветствовали ее старт. Это было грандиозное зрелище, город и все окрестности были озарены небывало ярким пламенем. Гул ракеты был настолько сильным, что дрожали стекла в окнах домов, люди закрывали уши.

Я поднимаюсь в Центр управления полетом, где Полухин и Ананьев с радостными лицами сообщают, что по телеметрии запуск маршевого двигателя прошел нормально, и он отработал положенное время. Теперь корабль на орбите и через двадцать минут будет проходить над тихоокеанским отрядом кораблей, а мы будем ждать от них сообщения о радиоконтакте. Однако в ожидаемый момент радио с кораблей, кроме короткого: "Контакта с объектом не имею", ничего не сообщало - "Скиф19-ДМ" не вышел на орбиту. Картина стала ясной несколькими минутами позже: телеметристы сообщили, что при выдаче доразгонного импульса корабль продолжал вращение по тангажу, а малые двигатели точной стабилизации не могли остановить это вращение. Переход на эти двигатели был совершен ошибочно. По этой команде в штатном ТКС переход был необходим в момент раскрытия солнечных батарей для предохранения их от поломки. Теперь же об этой команде забыли при составлении новой циклограммы полета, и она сыграли свою роль. После окончания работы носителя перед выдачей маршевыми двигателями доразгонного импульса, выводящего корабль на орбиту, необходим был разворот в плоскости тангажа на 180°, так как по конструктивным соображениям корабль располагался на носителе своей кормовой частью вперед. Естественно, что доразгонный импульс был израсходован вхолостую и корабль, как и сообщил ТАСС, приводнился в Тихом океане в нескольких сотнях миль от падения второй ступени носителя, т.е. примерно в 18000 км от места старта. Выяснив все это, мы утром 16 мая отправились отдохнуть и отпраздновать удачный запуск носителя. Для всех создателей "Энергии" это был настоящий праздник, и он был отмечен, как это и было заведено на Байконуре, весьма бурно. 17 мая, это было воскресенье, в десять часов в узком кругу рассматривался вопрос о причинах неудачи "Скифа". На совещании было всего человек 5-6: Д.А.Полухин со своим заместителем О.В.Ананьевым, кто-то из телеметристов с материалами полета; от нашей организации были я и Б.П.Бескаравайный. Бакланов, который проводил это совещание, был явно в плохом настроении - "Скиф19-ДМ" чисто его детище. Доклад, по предложению Полухина, начал Ананьев, и после короткого сообщения о ходе полета он перешел к анализу причин аварии. Олег Васильевич, с которым мне довелось работать много лет над ТКС, и с которым у меня были не только деловые, но и дружеские отношения, начал обвинять меня во всем случившемся. Бакланов возмутился: "Оставь Гончара в покое! Он безвыездно находился здесь, занимался носителем, а вы имели одну задачу  -  "Скиф". Тут же он приказал Полухину: "Доложить, как следует!" Дмитрий Алексеевич правильно  оценил обстановку и основная его мысль заключалась в том, что Харьков все сделал в точном соответствии с выданными исходными данными на проектирование и подготовку полетного задания. Я в своем выступлении сказал, что вина моя и нашей организации заключается в том, что при согласовании исходных данных мы обязаны были обнаружить эту ошибку, кроме того, здесь на полигоне, команда на переход на точные рулевые двигатели при анализе телеметрии комплексных испытаний не должна была оставаться незамеченной. Министр, в заключение, еще раз в жесткой форме выразил свое недовольство и приказал Полухину представить в министерство объяснительную записку. Несколько позже вышел приказ по министерству, где некоторые руководители НПО "Полюс", включая Ананьева, были понижены в должности. Последняя точка во всей этой истории со "Скифом19-ДМ" была поставлена на совещании у А.Г.Андрущенко, после моего возвращения в Харьков. Он однозначно заявил В.Н.Горбенко: "Вы виноваты на 100%!", когда тот весьма неудачно пытался обвинить меня. Анатолий Григорьевич знал как никто другой, что и он частично был виноват в этой аварии. Дело в том, что еще лет пять-шесть тому назад я в свое отделение принял к разработке ряд объектов, космических кораблей Главного конструктора ОКБ им. Лавочкина Ковтуненко В.М. Это были однотипные, с точки зрения системы управления объекты: "Аракс" - спутник-разведчик, 71Х6 и 72Х6 - радиоразведчики и спутник для изучения Солнца "Спектр", разработки ОКБ-586 В.Ф.Уткина. Многое для их систем управления было позаимствовано из "Энергии-Бурана", в частности, полностью наземная проверочная аппаратура. К моменту пуска "Энергии" разработка этих объектов шла полным ходом. В мое отсутствие было принято решение о выделении этих работ в самостоятельное подразделение с передачей туда части моих работников. Инициаторами этой операции были В.Н.Горбенко и Г.И.Лящев, причем, ответственным за эти работы был назначен В.Н.Горбенко, на мой взгляд, человек совершенно неподготовленный и не имеющий опыта подобных работ. На него же была возложена задача и стендовой отработки системы управления "Скиф19-ДМ", так как основная группа моих испытателей, ведущих стендовую отработку объектов Ковтуненко, вела и этот стенд. Другие отделы, ведущие "Скиф", были задействованы на "Энергию", и таким образом, система управления "Скифа" была разорвана в части ее сопровождения, и вина за это целиком ложилась на Анатолия Григорьевича, который в этом вопросе положился на Горбенко. Владимир Николаевич подошел к работе формально, проводил оперативки, требуя выполнения сроков работ  не вникая в их техническое содержание. Все это сказалось на конечном результате. В.Я. Страшко, специалист по точным и жестким формулировкам, так комментировал руководство "Скифом" со стороны Горбенко: "Когда видишь, как спорится работа в руках опытного мастера, кажется, что и ты сможешь ее также сделать, но стоит взять в руки его инструмент, как оказывается, что ты даже не в состоянии его правильно держать в руках!"

Было обидно и жалко, что так бесславно завершилась эпопея комплекса "Алмаз" - первого космического корабля нашего предприятия, в который было вложено столько труда и энергии. Один из лучших моих испытателей, молодой и талантливый инженер Олег Лученко, который вел стендовые отработки системы управления "Скифа" в Харькове, не раз, уже гораздо позже, заходил ко мне, и мы с ним, чуть ли не со слезами на глазах обсуждали все подробности гибели нашего ТКС - "Скиф19-ДМ". Но вернуть ничего невозможно, и корабль покоится где-то на дне океана недалеко от второй ступени "Энергии". На многих приборах и агрегатах "Скифа" и "Энергии" графитовым карандашом я написал свой магический условный знак "С-145", а на самом верху "Энергии", на обтекателе, я написал имя дорогого мне человека. Все это на дне Великого океана.

Запуск сверхтяжелого носителя "Энергия" вызвал самый широкий резонанс в мировой технической прессе. Новым было почти открытое освещение в нашей печати основных характеристик ракеты. "Скиф19-ДМ" скромно был замаскирован под "макет полезного груза", но дотошные зарубежные аналитики почуяли что-то неладное, высказав самые невероятные предположения. Зацепкой для этого было краткое сообщение в нашей печати, что из-за ошибки в системе управления "груза" макет не вышел на орбиту. Дальше все вращалось вокруг вопросов: "Какая система управления может быть у макета? Макет чего?" и т.д. Кроме того, что вообще было необычным, о запуске было сообщено заранее, а Главный конструктор системы "Энергия-Буран" Б.И.Губанов выступил с пространной статьей в газете "Правда", в которой рассказал об основных характеристиках и перспективах использования системы в дальнейшем освоении космического пространства.

Удачный запуск "Энергии" некоторым образом разрядил обстановку. Все поверили в успех советской программы "Shuttle". Центр тяжести переместился теперь к нашим коллегам, которые разрабатывали корабль "Буран" и его систему управления. Можно было некоторое время передохнуть от тяжелейшего труда днем и ночью, в выходные и праздничные дни, когда приходилось спать урывками, а по утрам принимать холодный душ для восстановления моральных и физических сил. Лучшим отдыхом для меня были поездки в "газике" утром на работу и возвращение обратно поздно ночью. Я плотно заворачивался в теплый полушубок и отключался минут на 30-40, водитель включал магнитофон с записью странных, на мой взгляд, песен. Помню в одной из них строка "до свадьбы все заживет" повторялась двадцать два раза подряд. Когда я спрашивал Валеру: "Неужели тебе нравится такая музыка?", он отвечал: "О! Андрей Саввич, я могу ее слушать целый день!" Наши водители Валера и Ваня "кучерявый" были хорошими парнями. Инна Михайловна их завербовала после завершения военной службы здесь же на полигоне. Они хорошо знали местные условия. Однажды мы с Валерой чуть было не попали под мотовоз. На участке дороги от 112 площадки до Ленинска семь дорожных переездов, причем последний из них, перед 112 площадкой, проходил в глубоком вырезе холма так, что обзора практически не было. Валера не имел привычки останавливать машину, как это положено по знаку "стоп", а на мое замечание небрежно ответил: "Я знаю расписание поездов". Однажды ночью, после двенадцати, мы возвращались на "десятку". Я уже начал дремать и вдруг почувствовал, как машину то ли бросило, то ли тряхнуло, как следует, и она сразу же остановилась на обочине. Валера вылез из машины и сел на землю. Я также встал и подошел к нему. Он сидел некоторое время неподвижно, а затем сказал с дрожью в голосе: "Мы были на полсекунды от смерти". Оказалось, что наш "газик" проскочил буквально перед мотовозом и, как сказал потом Валера, если б он затормозил, то нам была бы "крышка". Я его в тот момент пожалел и не сказал фразы, которая вертелась у меня на языке: "Ну, что, Валера, хорошо ты знаешь расписание!?" После этого случая он аккуратно останавливался перед каждым переездом даже тогда, когда было хорошо видно в обе стороны.

Зимой на Байконуре часто бывали такие гололеды, что ГАИ и ВАИ не выпускали машины из города, приходилось ездить на мотовозе, а зачастую машины прокладывали путь прямо в степи параллельно настоящей дороге. Иногда поземка просто застилала дорогу сплошной подвижной полосой, и приходилось удивляться, как водитель видит дорогу. Однажды пришлось ехать и на громадном "Урале". Вот такой он, Байконур, вторая родина ракетостроителей. Зимой неприветливая, занесенная снегом степь, где свободно гуляют ветры, летом песок и жара, весной короткий период буйной зелени и цветов.

По приезду в Харьков я взялся за подготовку к пуску следующей ракеты, имевшей индекс 1Л, но теперь уже с орбитальным кораблем "Буран". Ориентировочно пуск намечался на конец 1987 года. Однако, после оценки состояния дел с кораблем и его системой управления, которую делали наши коллеги в НИИ-885, стало понятно, что раньше середины следующего года весь комплекс готов к пуску не будет. Тем не менее, планы мы составили исходя из срока в конце 1987 года, хотя объем работ в эти сроки явно не укладывался. Необходимо было провести целый ряд доработок бортовой и наземной аппаратуры, провести конструкторские испытания. Предстояло создать и отработать заново математическое обеспечение по системе прицеливания,  передаче данных о параметрах полета в бортовую машину корабля и условиях возвращения корабля в случае аварийного полета носителя. Потеря корабля из-за аварии носителя была недопустима. Корабль, как заявил однажды заместитель министра О.Н.Шишкин - это национальное достояние. Предстояло развернуть проверочно-пусковую аппаратуру, ввести ее в строй на "левой нитке" стартовой позиции и поставить комплект этой аппаратуры на "правую нитку". В это же время наш новый руководитель А.Г.Андрущенко предложил заменить нашу проверочно-пусковую аппаратуру на аппаратуру "Кипарис", разработанную на заводе "Коммунар" под его руководством. Это была универсальная система, пригодная для любого ракетно-космического комплекса, хотя ее еще нигде не применяли. Зная непреклонность характера Анатолия Григорьевича и практическую невозможность реализации этого предложения, я, молча, согласился и через несколько дней представил ему на утверждение план такой замены. Необходимо было заменить аппаратуру на наших пяти стендах, в Химках, Нижней Салде, Загорске и иметь 2-3 комплекта ЗИПа. Завод "Коммунар" мог изготовить эту аппаратуру в течение 4-5 лет, и для этого необходимо было около 150 миллионов рублей. Анатолий Григорьевич взял у меня этот план, бегло его просмотрел, затем положил в сейф: "Я изучу его более внимательно". Больше этого плана я не видел, и Анатолий Григорьевич вопрос об использовании "Кипариса" не поднимал.

Необходимость доработки аппаратуры и некоторого изменения функций отдельных приборов возникала и по инициативе головной организации, которая, в свою очередь, дорабатывала свои агрегаты и двигательные установки. Происходило это следующим образом. Обычно к нам приезжали П.Ф.Кулиш и Е.Ф.Кожевников, иногда в сопровождении нескольких своих сотрудников, заходили ко мне в кабинет и Павел Филиппович доставал объемистый перечень необходимых доработок. Я приглашал своих коллег, в первую очередь Г.Я.Шепельского и И.М.Трегубова, и начиналось подробное рассмотрение и планирование сроков их выполнения. Заметно сократить этот перечень обычно не удавалось. Затем мы готовили задание прибористам и конструкторам на доработку 8-10 комплектов уже готовой аппаратуры, а с заводами согласовывали сроки их проведения. Это была чрезвычайно тяжелая работа, особенно в части сроков выполнения доработок. Привлечение к этой работе министерства было бесполезным, а попытки изменения сроков общих работ обычно отметались: "Зачем вы брались за доработки?" Приходилось лавировать, ряд работ выполнять дважды: вначале с недоработанной аппаратурой и математикой, а затем уже с доработанной. Эта тактика оправдывала себя тем, что на фоне общего отставания мы успевали все сделать, хотя ценой этому была колоссальная перегрузка. Все же самой значительной доработкой оказалась замена центральной вычислительной машины М6 на ее модернизированный вариант М6М с гораздо большим быстродействием. Эта доработка проводилась, с одной стороны, по требованию разработчиков алгоритмов и программ третьего отделения, а с другой стороны, по инициативе разработчиков машины во главе с А.И.Кривоносовым, создавшим более совершенную и более надежную машину, как для боевых ракетных систем, так и для "Энергии-Бурана". Прекрасные специалисты четвертого отделения имели большой научный потенциал и, естественно, стремились к его реализации. В конечном итоге, составленный график работ, отвечавший нашим реальным возможностям, был сжат в министерстве по принципу "гармошки". Чиновники министерства, партийно-правительственный аппарат взялись за контроль по его выполнению. Это была привычная для нас обстановка. Новым в ней было только то, что если в прошлом в такой ситуации Владимир Григорьевич никогда не наказывал за срыв сроков лишением премии, то Анатолий Григорьевич именно этим способом добивался выполнения графика, не принимая во внимание никаких обстоятельств.

Однако в целом атмосфера, после удачного запуска 6СЛ, изменилась к лучшему. Я обратил внимание, что еще перед пуском 6СЛ, месяца за полтора-два, средняя прослойка чиновников всех ведомств, которые до этого стремились активно вмешаться в ход работ, участвовать в принятии решений и подписывать соответствующие бумаги, вдруг, как по мановению волшебной палочки, отхлынула, четко обозначив границу между собой и разработчиками. Объяснение было одно: опасение быть причастными в случае неудачи с пуском. Безусловно, последствия аварии были непредсказуемы: взрыв и пожар на старте могли до основания разрушить все сооружения, падение ракеты на близлежащие промышленные и жилые сооружения грозило громадными убытками и даже многочисленными человеческими жертвами. В то же время поверхностное знание ракеты, степень отработки ее систем и агрегатов порождали неуверенность этой категории людей в успехе дела. После удачного запуска появилось невольное уважение к авторам этой ракеты, а у последних - чувство уверенности и превосходства перед чиновным людом. Все это отразилось на ходе различного рода заседаний, рассмотрений, комиссий и пр.

Технологией работ предусматривался "сухой" пуск, т.е. ракета и корабль, пройдя полный цикл испытаний на технической позиции, вывозились на стартовую позицию, где имитировались ее заправка и пуск. Такая технология позволяла выявить все недостатки и недоработки и затем их устранить. К "сухому" вывозу весь комплекс был готов только к февралю 1988 года, но корабль еще готов к полету не был. Кроме того, выявилась нестыковка между вычислительными комплексами носителя и корабля, несмотря на то, что необходимые стыковочные испытания были проведены на стендах НИИ-885. Согласно ранее принятым решениям, за стыковку двух цифровых комплексов отвечал названный институт, которому мы поставили свою необходимую аппаратуру и направили бригаду во главе с Б.А.Скориковым. При завершении работ был составлен совместный отчет, но оставались, все же, некоторые сомнения, и окончательное завершение работ было перенесено на полигон, когда обе сложнейшие системы будут представлены в полном составе аппаратуры. Известно, что любая недоработка в ракетной технике рано или поздно проявит себя в самый неподходящий момент. Так было и в данном случае: две системы неустойчиво вели взаимный обмен информацией, не хотели "разговаривать" друг с другом. В это время я находился в Харькове, а на полигоне этими работами руководил В.Я.Страшко. Володя обладал взрывным характером и в данном случае проявил его в полной мере. Спор на обычные в таких случаях темы: "Кто виноват?" и "Что делать?" к середине ночи достиг апогея, и я был разбужен звонком с полигона. По бурному докладу Страшко я понял, что нужно срочно вылетать на полигон. Сразу же я позвонил А.И.Кривоносову и Я.Е.Айзенбергу, и мы приняли решение: Анатолий Иванович берет группу своих специалистов во главе с А.Сычевым, и мы вместе вылетаем на полигон. Я позвонил С.Т.Тотоеву и заказал самолет на десять часов. Утром обо всем доложил Андрущенко, и вскоре мы уже были в воздухе. Нужно отдать должное Анатолию Ивановичу и его специалистам, что даже по той отрывочной информации, которую я получил по в/ч-связи с полигона, они определили в общих чертах суть явления и даже наметили возможные пути выхода из создавшегося положения. Главное мы поняли еще в самолете - нужно брать вопрос в свои руки и, не теряя времени, решать его. Вечером мы были уже на технической позиции, где в моем кабинете "дым стоял столбом", спорившие уже не понимали друг друга. Поздоровавшись с присутствующими, мы сели и минут 20-30 слушали хор споривших, безуспешно пытаясь навести порядок. Потом я взял стопку бумаг, грохнул ею о стол и, в наступившей тишине, сказал: "Прошу всех, кроме сотрудников НПО "Электроприбор", быть свободными. К двенадцати часам ночи мы подготовим решение. Прошу не опаздывать". Все нехотя покинули кабинет, продолжая спорить в коридоре. Мы договорились быстро. Все поняли, что проще всего доработать наш прибор  - обменник информации. Когда все вновь собрались, я объявил наше решение: 1.  Снять несколько наших приборов и отправить их на доработку. 2.  Для продолжения работ на полигоне мы поставляем срочно технологический комплект аппаратуры вместо снятых приборов. 3. НИИ-885 срочно поставляет в Харьков комплект "грань" (как они называют) своей аппаратуры и необходимое оборудование. 4. Мы дорабатываем свою аппаратуру и проверяем ее в Харькове. 5. НИИ-885 вместе с аппаратурой направляет в Харьков группу своих специалистов.

Когда вновь собрались участники споров, я предложил подписать уже готовое решение. К утру нужно было снять с борта необходимые приборы, чтобы мы могли увезти их в Харьков тем же самолетом, который был задержан по моему звонку. Единственным препятствием было то, что мне предложили это решение утвердить на оперативке в 9.00, с чем мне пришлось согласиться. Анатолий Иванович с группой своих специалистов утром улетел в Харьков. Решение было утверждено на оперативке, так как чрезвычайный вопрос  в результате спора был "загнан в угол". По всем документам в нестыковке был повинен НИИ-885, но доработка в его аппаратуре была настолько сложной, что это привело бы к задержке на длительное время и то, что мы взяли все на себя, спасло положение. Впервые на оперативке прозвучали весьма лестные слова в адрес нашей фирмы и в мой лично. Оперативками руководил начальник шестого управления полигона генерал-майор В.Е.Гудилин. Владимир Евгеньевич - моряк-подводник, в чине капитана первого ранга, был назначен руководителем этого управления, носил морскую форму вплоть до присвоения ему звания "сухопутного" генерала. Морская форма в безводных и пыльных песках Казахстана была далеко не редкостью. На 95 площадке, где мы работали по ТКСу, целые подразделения маршировали в бескозырках и морской форме. В шестом управлении, особенно в штабе и столовой, порой проявлялись некоторые привычки флотского характера. Так, оставляя вместо себя кого-либо из офицеров, Владимир Евгеньевич говорил: "Будешь старшим на рейде!" В столовой воинской части, где мы обедали в небольшой комнате руководства управления, царил порядок кают-компании. К обеду должны были все являться без опоздания, что соблюдалось редко, но при входе и выходе все желали присутствующим приятного аппетита. Генерал восседал во главе стола, всегда любезно приглашал садиться; деловые разговоры не поощрялись - это считалось признаком дурного тона. Мне пришлось отучать Толю Федотова от скверной привычки - пытаться решать в столовой вопросы, пользуясь тем, что здесь появлялись многие руководители, "поймать" которых в другое время было трудно.

С Владимиром Евгеньевичем у меня установились самые добрые отношения. В самые критические моменты нашей работы мы с ним, по молчаливой договоренности, самые трудные вопросы на оперативке не поднимали, а решали их в его кабинете после оперативки, в узком кругу. Так было и при подготовке к пуску 6СЛ, такой же порядок сохранился и после.

Мне довелось однажды спасать лихого моряка, который чуть было, не утонул в большой луже. Кому довелось бывать на 113 площадке, где был военный городок, штаб и столовые, наверное, помнят, что на повороте дороги, при въезде, в дождливые сезоны года скапливалась большая лужа воды глубиной до ступиц колес. Однажды, по дороге в столовую, вижу на середине лужи "Волгу" генерала. Дверь открыта, солдат-водитель возится под открытым капотом, стоя по колена в воде, а генерал не решается в ботинках лезть в воду. Валера подогнал "газик" к "Волге", Владимир Евгеньевич перебрался к нам, и мы благополучно доехали до столовой. Возвращаясь назад, я увидел, как группа солдат с лопатами и ломами спускала воду. Помню, на каком-то очередном банкете я произнес тост за генерала, который так же усиленно покоряет космос, как когда-то глубины океанов.

Через день я улетел в Харьков. Дальше события развивались очень быстро. Анатолий Иванович со своими специалистами быстро нашел решение проблемы, а наши коллеги из НИИ-885 также оперативно привезли в Харьков свою аппаратуру и развернули ее на нашем знаменитом КС-1. Правда, оказалось, что технологическая аппаратура НИИ-885 требует питания 110 вольт, которого у нас на стенде не было. Я позвонил своему коллеге В.М.Свищу на завод "Коммунар", где велись работы с этой аппаратурой, и он нам дал "взаймы" трансформатор. С комплектом доработанной аппаратуры дней через 10-12 мы снова вылетели на полигон и проверили эффективность доработок на реальной ракете с кораблем. Умел Анатолий Иванович и его прославленный коллектив работать! Д.Н.Мерзляков, А.В.Сычев, Б.Я.Сукачев, А.В.Бондарович, Н.К.Байда, Д.М.Смурный, В.А.Калмыков и многие другие прекрасные специалисты были гордостью этого коллектива, сумевшего создать самые совершенные бортовые вычислительные машины в стране.

По сути дела устранением этого дефекта открывалась дорога к пуску, по крайней мере, со стороны носителя "Энергия". Удачный его пуск 15 мая в варианте 6СЛ во многом облегчал наше положение. Отношение к нашей фирме заметно изменилось в лучшую сторону, как со стороны высокомерной головной фирмы Королева - Глушко, так и со стороны высшего партийно-государственного руководства. На продолжающихся с прежней интенсивностью Советах Главных конструкторов, заседаниях комиссий и коллегий, а также наездах на нашу фирму руководителей высокого ранга, которые спешили внести свой вклад в дело советского "Shuttle", мы держались как победители. С другой стороны, теперь было видно, что отстает в разработке "Буран" и интересно было наблюдать, как на всех этих комиссиях идет давление на Лозино-Лозинского, Чертока и Лапыгина, а мы сидим спокойно, и нас даже иногда ставят в пример. Я чаще стал бывать в Харькове, на полигон, да и в Москву стал посылать своих заместителей. Особенно полезным оказался В.М. Михайлов.

Володя Страшко заболел на полигоне и вынужден был лечь в госпиталь почти сразу же после завершения "сухого" пуска ракеты "Энергия-Буран" и возврата ее на технический комплекс. Практически "сухой" пуск оказался генеральной репетицией, и дальнейшая подготовка комплекса шла без заметных осложнений и задержек. В этот же период был завершен ввод в эксплуатацию "левой нитки" стартовой позиции, а "сухой" вывоз "Энергии-Буран" стал генеральной проверкой готовности позиции. Завершилось строительство и поставка оборудования  на правой "нитке" старта.

Оперативки по стартовым комплексам вели генерал-полковник Шумилин и заместитель министра Коновалов. В небольшом помещении деревянного сооружения среди развалин стартовой позиции королевской Н1 на оперативки собирались представители строителей и снабженцев. Это была трудноуправляемая публика, постоянно срывавшая сроки работ, всегда имевшая в запасе оправдания, шумная и не стеснявшаяся в выражениях. Оба руководителя оперативок мало чем отличались от этой публики, часто "выходили из себя", грозили и ругались на уровне присутствовавших бригадиров и прорабов.

Я редко попадал на эти оперативки, только тогда, когда вопрос касался поставки нашего оборудования и ввода его в эксплуатацию. Чаще всего на этих оперативках присутствовал Женя Сенько или В.М.Михайлов. К нам претензий было мало, а если и были, то только в части задержек из-за отказов и неполадок в аппаратуре. Однажды генерал Шумилин упрекнул меня в том, что наша "интеллигентная" аппаратура часто выходит из строя при ее монтаже, транспортировке: "Вот наше строительное оборудование ничего не боится - ни ударов, ни бросков!"

 В тот же вечер, возвращаясь на своем "газике" в Ленинск, я увидел на обочине дороги черную "Волгу" генерала с поднятым капотом. Солдат-водитель ковырялся в двигателе, а сам генерал нетерпеливо прохаживался рядом. Я попросил Валеру остановиться и предложил генералу подвезти его к Ленинску, заметив при этом, что и машины отказывают. Не успели мы проехать и десятка километров, как увидели на обочине дороги громадную дорожно-строительную машину, также замершую без движения, и сидящего в возвышающейся будке солдата-водителя. Мы остановились и подошли к машине. Солдат безразлично посмотрел на нас и на вопрос, почему он не работает и ничего не делает, ответил: "А что я должен вокруг нее бегать?" На другие вопросы он отвечал не менее грубо, не выказывая никакого почтения к генералу, и я предложил ехать дальше: "Едем, пока солдат нас не обматерил!" Уже подъезжая к Ленинску, под железнодорожным мостом в таком же положении мы увидели еще одну машину, правда, вокруг нее суетились ремонтники. Мы уже не стали останавливаться, а я не стал намекать, что даже "грубые" машины выходят из строя. Думаю, генерал-строитель оценил мою деликатность.

После проведения "сухого" пуска повторные электроиспытания прошли очень быстро. В конце сентября пришел вызов на заседание Госкомиссии, на котором должно быть принято решение о вывозе "Энергии-Буран" на стартовую позицию. Наступал самый решительный момент в нашей работе. Вопреки установившейся традиции в открытой печати появились сообщения ТАСС о готовящемся событии. Первого октября появилось сообщение: "В Советском Союзе ведутся работы по подготовке к запуску универсальной ракетно-космической транспортной системы "Энергия". Напечатан был и снимок ракеты с кораблем "Буран" на стартовой позиции, сделанный, по-видимому, при "сухом" вывозе.

28 сентября самолетом ЯК-40 А.Г.Андрущенко и я вылетели на полигон. По ряду причин заседание "вывозной" Госкомиссии было отложено на неделю и мы занялись хозяйственными делами. Я еще при Сергееве добился выделения нам места для цеха доработок и ремонта аппаратуры в здании технического комплекса. Помещение под цех уже было готово, составлен план размещения оборудования и определен состав персонала цеха. На 113 площадке мы арендовали подъезд пятиэтажного дома под гостиницу, а рядом строили гаражи под автотранспорт. Все это хозяйство мы и осматривали с новым шефом, который везде умел находить непорядок и делал "разносы". Анатолию Григорьевичу очень понравились листы белого рифленого металла, которым укрывали гаражи, а я знал, что этими листами располагает Куйбышевский завод "Прогресс". В свое время, когда на УКСС нашу аппаратуру заливало водой, мы с Всеволодом Всеволодовичем ее укрывали этими громадными листами. Я предложил шефу зайти к директору завода "Прогресс" А.А.Чижову, с которым когда-то вместе на коллегии получили по выговору, и с тех пор у нас сохранились очень хорошие отношения. "Сколько листов вам нужно?" - спросил я у Анатолия Григорьевича. "Листов 30-40", - ответил он мне. Зайдя в кабинет Чижова, я представил ему своего нового директора, потом мы разговорились и я, выбрав удобный момент, попросил на любых условиях листов 300-400. Анатолий Алексеевич охотно согласился и сделка состоялась. Мой шеф был страшно доволен и, когда мы вышли из кабинета, он мне заявил: "Когда мы ехали сюда, я все время думал, а не увеличить ли нам просьбу в 2-3 раза, но постеснялся Вас просить об этом". Я, шутя, ему ответил: "Я прочитал Ваши мысли".

Восьмого октября состоялось заседание технического руководства, а на следующий день - Госкомиссии по вывозу ракетного комплекса на старт. Наши доклады на комиссии были краткими. Основное внимание уделялось теперь кораблю "Буран", где Главным конструктором системы управления был В.Л.Лапыгин, сменивший умершего "штурмана космоса" Н.А.Пилюгина и унаследовавший его манеру отвечать на вопросы разного рода чиновников: "Я бы Вам объяснил, но если Вы не поняли это из моего доклада, то уже никакое разъяснение не поможет!" Я с удовольствием записал несколько его выражений и вспомнил его шефа Николая Алексеевича, который в пылу жаркого спора с кем-то из генералов, сказавшем: "Я генерал Советской Армии!" - ответил: "А я член профсоюза!" На Госкомиссии я встретился с нашим бывшим министром С.А.Афанасьевым, где он присутствовал как личный референт министра обороны. Разговаривали и вспоминали прошлое, как старые друзья, а когда кинооператор делал съемку заседания комиссии, мы с ним постарались попасть одновременно в кадр, как и возле только что совершившего посадку "Бурана". Правда, мне так и не довелось видеть этот фильм. Я горжусь тем, что был знаком и работал с этим выдающимся человеком, который сделал очень много для нашей Родины.

Вывоз "Энергии-Бурана" состоялся 10 октября в 8.30 (6.30 по Москве) в торжественной обстановке. Медленно через открытые ворота МИКа по двухколейке установщик вывез в степь громаду ракеты, с возвышавшимся над ней кораблем. Мы все шли рядом, любуясь и восхищаясь творением своих рук. На открытом месте в степи ракета и корабль представлялись еще более громадными, и поневоле рождались мысли о далеких фантастических путешествиях в безбрежных просторах космоса. С сожалением пришлось прервать эти торжественные проводы. В 9.30 первая оперативка была уже на ВКП стартовой позиции, которую мы кратко называли - сооружение 260. На оперативке утвердили план работы на первые дни: 11.05  - опускание изделия на стол; 12.15 - 13.15 - подстыковка нашей аппаратуры 17И16; 18.00 - начало включения термостатирования приборных отсеков носителя и корабля. На оперативке в тот же день было сообщено, что план дня выполнен, и составлен общий план с выходом на пуск к концу октября. Я понял, что мне улететь в Харьков, хотя бы на несколько дней, не удастся - наши работы начинались с 10 октября. Анатолия Григорьевича я проводил в тот же день. ЯК-40 улетел в 22.00, а я утешался только тем, что передал домой небольшой пакет. На следующий день началась обычная работа. При установке комплекса на корабле оказались поврежденными несколько плиток теплозащитного покрытия. Принято решение их заменить, а работы возле изделия ближе двух метров объявлялись "особо опасными". Во второй половине дня первое наше включение - РП505, проверка разобщенности, контроль стыковки. При первой попытке выйти на проверочный режим, прошла команда "отказ" - оказались неподстыкованными заглушки. Второй раз "норма". В тот же вечер я позвонил в Харьков и вызвал на полигон свою "первую сборную" испытателей, которая и прибыла вечером 12 октября.

На оперативке 12 октября все вопросы были по кораблю: не загрузилась машина, программа перегружена, зависание машины. Все это мы пережили в свое время. Наши коллеги меняют один канал ("грань") машины, наш земляк И.Е.Медвинский докладывает об отказе СМ2 и о дефекте в жгуте одного канала; Александров от Лапыгина - о потере связи борта с АИК (автономным испытательным комплексом). Мы же сидим и наблюдаем, как нервничает Лапыгин. Наши первые простые режимы проходят без замечаний: РП901 - режим подачи воды в район выхлопа сопловых аппаратов, автономно проверяется система прицеливания 17Ш15, проверяем отвод башен обслуживания. Все "норма", но главное еще впереди. Заместитель министра О.Н.Шишкин, который руководит работами, нервничает, отставание уже шесть часов. "Вы долго возитесь с заменой грани", - упрекает он наших коллег из НИИ-885. Губанов торопит нас с поставкой приборов для второго летного изделия, сборка блоков которого начата в МИКе, и которое так никогда и не пойдет в полет. К счастью, мы тогда об этом не знали...

Тринадцатого октября первая неприятность и у нас. При проведении очередных автономных испытаний отказал прибор Ц18 на блоке 10А и система прицеливания. Мы меняем прибор Ц18, блок системы прицеливания, а наши коллеги меняют грань "Д" в своей бортовой машине. На оперативке Шишкин негодует: "Отставание от графика уже целые сутки!", требует доложить, почему так долго меняли прибор Ц18. В это время отказал еще один канал системы прицеливания. Далее отказы у нас и у наших коллег нарастают как снежный ком. Замена на корабле грани "Д" не дает положительного результата. Александров на оперативке докладывает, что возможно "налезание" друг на друга двух программ, а на посадочном комплексе не готов ЦВК - две машины ЕС-1045 ереванского производства, предположительно, зависают. Ночь на 15 октября впервые за долгое время прошла без вызовов, а утром ночная смена доложила, что запланированные на смену восемь режимов проведены без замечаний. Оперативка в 9.00 проходит спокойно. Губанов насчитал уже пять отказавших приборов. Наши коллеги из НИИ-885 корректируют бортовые программы, а Лапыгин поясняет: "Кто не разобрался, тот вообще не в курсе дела". Мы получаем перерыв на 6 часов - на корабле планируется провести КНГ - контрольный набор готовности. Мы же, закрыв замечания по автономным испытаниям, планируем выход на комплексные испытания. Одна за другой проходят проверки командных приборов. 16 октября намечается провести первые комплексные испытания с отбоем от наземной аппаратуры, т.е. проверить возможность прекращения подготовки к пуску по команде оператора. Перед этим предстояла еще замена прибора А51. Для этого нужно было добраться до люка, что можно было сделать с помощью "руки".

"Рука"  - это подъемник в люльке для одного-двух человек, установленный на автомашине и способный поднять монтажников на высоту до 70 метров, что при разыгравшемся ветре было далеко не безопасно и для монтажников и для ракеты. Замена проходит нормально, но все, кто с земли наблюдал за этой операцией, пережили тяжелый час, пока двое смельчаков, в раскачивающейся на ветру люльке, занимались заменой прибора, герметизацией люка и т.д. В этот же день заболел Володя Страшко. Заменивший его Женя Сенько, также был прекрасный специалист, правда, в противовес импульсивному Володе Страшко, флегматичный, спокойный и несколько медлительный человек. Накануне, он получил 80 литров спирта на всякие наши нужды, и в его каптерку зачастили и военные, и штатские, с подозрительно отдувающимися карманами. Пришлось мне взять спирт под свой контроль. В этот же день на полигон прибыли высокие руководители: наш министр В.Х.Догужиев, сменивший на этом посту О.Д.Бакланова, Белоусов - заместитель Председателя Совмина, Мозжорин и Александров. Завершив РП505 - проверку разобщенности шин, мы сидим на ВКП, ждем гостей и не решаемся повторить режим при более высоких настройках источников питания, опасаясь всем хорошо известного "визит - эффекта", который все же в какой-то мере проявился в присутствии гостей. При проведении РП700 (управление системой прицеливания), которым мы решили "угостить" прибывшее руководство, один канал телеметрии отказал. Гости этого не заметили, но после все разъяснилось - тревога оказалась ложной. Гости вскоре уехали, а я, несмотря на поздний час (по Москве уже было около 23 часов), поспешил на в/ч и позвонил в Харьков. Анатолий Григорьевич оказался еще на месте. Я ему сообщил о приезде высокого руководства, состоянии наших дел и о том, что мы приступаем к комплексным испытаниям, девять циклов которых с "чистовыми" намечено провести 24 октября и, по-видимому, пора ему быть здесь.

17 октября на оперативном совещании решили присутствовать все прибывшие "высокие" гости. У входа в помещение, где проходили оперативки, за длинным столом сидели гости, стоял с явными признаками волнения генерал В.Е.Гудилин, а я с Лапыгиным на ходу согласовывал общий тон наших докладов. Обстановка была явно волнующей. Кое-какие замечания еще имели место, и было неясно, как поведет себя Губанов - первый докладчик на оперативке, вторым был я, а третьим - Лапыгин. Тем не менее, проходя мимо Гудилина, который стоял у двери, я сказал довольно громко знаменитую фразу, соответствующим образом ее изменив: "Генерал, идущие на оперативку, приветствуют тебя!" Оперативка прошла более или менее спокойно. Никто не хотел поднимать "темные" вопросы, которые имелись у каждого. У нас, в частности, был под подозрением один из каналов в цепочке приборов, в которую входила и центральная вычислительная машина, но об этом знали очень немногие. Дело в том, что при троированной системе отказ в одном из каналов не отражался на полете или на проведении комплексных проверок, но в полет мы имели право выпускать систему без единого отказа и без единого сомнения. Этот отказ был такого свойства, что определить, какой прибор отказал, было практически невозможно, и необходимо было заменить всю цепочку подозреваемых приборов, что я и предложил. Это была тяжелая операция - предстояло заменить три прибора. Против их замены активно выступил В.М.Караштин, предложив для начала заменить один прибор, самый сложный в этой цепочке - центральный процессор Ц01. Оба эти предложения имели свои недостатки и свои положительные стороны: мое предложение радикально решало вопрос, но внешне выглядело очень неприглядно, т.к. заменялись сразу три прибора. Предложение Караштина могло не дать результата, но внешне не вызывало особых нареканий. Решение этого вопроса достигло кульминационной точки ночью. Мы с Караштиным и со своими специалистами находились в пультовой. На непрерывной связи был Харьков, там Анатолий Григорьевич с Кривоносовым склонялись к моему предложению, а О.Н.Шишкин, который находился в гостинице на второй площадке, склонялся поочередно то к одному решению, то к другому. Приняли решение менять приборы поочередно. К счастью, после замены первого прибора Ц01М проверочная программа прошла по норме. 18 октября оперативка началась печальным сообщением Гудилина: внезапно от сердечного приступа умер Арнольд Михайлович Козлов. Это был один из ведущих конструкторов завода "Прогресс". Все присутствующие на оперативке вставанием и минутой молчания почтили его память.

В ночь на 19 октября без замечаний прошли комплексные испытания максимальной длительности, что говорило о практической готовности системы управления к летным испытаниям. В эти же дни, после почти трехгодичного перерыва, массы доработок и усовершенствований, к полетам "Shuttle" приступили и американцы. На заседаниях Госкомиссии поднимался вопрос о том, что американцы, перед пуском корабля "Discovery", провели огневой прожиг 11 августа, после неудачной  попытки 4 августа, а мы идем сразу на пуск, хотя первоначальными планами работ с "Бураном" также предполагалось проводить такие прожиги. Для этой цели и был построен УКСС (универсальный комплексный стенд-старт). Губанов довольно путано отвечал на этот вопрос.

 В Харькове в этом году праздновали победу: на вооружение была принята ракета Р36М2, по западной терминологии "SS-18 мод.5 Satan", с фантастической точностью стрельбы - среднекруговое отклонение от цели 340 метров при стрельбе на межконтинентальную дальность с десятью боевыми головками индивидуального наведения. Другие ее характеристики также отвечали самым сокровенным чаяниям военных! Нам в этой ситуации нельзя было подвести фирму. Началась подготовка к полету "Бурана" несколько в ином плане. Все хотели "облетать" различного рода сувениры - значки, фотографии, книги и т.д. Руководил этой операцией О.Н.Синица - один из руководителей фирмы Королева. Набрался весьма солидный мешок таких сувениров. Я вложил в этот мешок 150 значков "НПО Электроприбор", несколько фотографий и небольшой барельеф Ленина. Однако вмешался Ю.П.Семенов и запретил это, как я понял, из соображений, связанных с дурными приметами. Через свои каналы мне удалось все же отправить в полет барельеф и фотографию жены, но после полета мне вернули только барельеф, фотография жены затерялась в пачке других фотографий.

После проведения совместных комплексных испытаний носителя и корабля с контрольным набором готовности, мы практически вышли на полную готовность к пуску. Это произошло в воскресенье 23 октября и нам остались только формальные вопросы по закрытию сообщений об отказе снятых приборов, которые были срочно отправлены на заводы-изготовители. Дальше некоторые наши режимы проводились с целью проверки агрегатов ракеты и других систем. Последним замечанием к нашей системе был "мелькающий корпус", который мы объясняли наличием значительных емкостей в системе. По отказавшим приборам с заводов-изготовителей стали поступать телеграммы с объяснением причин отказов, и все отказы были связаны с ненадежностью элементов.

Утром 24 октября состоялся митинг на братской могиле погибших при катастрофе ракеты 8К64. Было очень много людей. Возлагались венки и цветы. Нашим самолетом был доставлен венок, и я, вместе со всей нашей бригадой, возложил его к подножью  памятника и сказал несколько слов о наших погибших товарищах.

Самолетом ЯК-40 прилетели А.Г.Андрущенко и А.И.Кривоносов, заместитель по режиму Чепель и военпред И. И. Александров. Самолетом АН-26 прилетели В.В.Новиков, наш главный надежник В.В.Домченко, кроме того, целая бригада директоров и главных инженеров смежных организаций и заводов-изготовителей. 26 октября установили боевые ключи телеметрии и проверили работу короткими комплексными испытаниями. Ракетчики устранили какую-то пробку в трубопроводах демпферов. Мы, на всякий случай, раздвинули пределы допустимых отклонений напряжений источников питания. На совещании Губанов поднял вопрос о необходимости иметь резервный вариант лент полетного задания, которое 25 октября было уже готово в Харькове к отправке. Мне пришлось дать команду в Харьков, чтобы один экземпляр лент полетного задания отправили самолетом, а другой, непременно поездом. Так и получилось: основной вариант вез самолетом Витковский, а резервный поездом Денисов.

Заключительное заседание технического руководства состоялось 25 октября в 17.00. С докладами по своим системам выступили более двадцати человек. Большинство доложило кратко: система такая-то готова к летным испытаниям. В.М.Филин зачитал заключение головной организации, А.Т.Горяченков заключения головного института министерства и межведомственной комиссии. От заказчика Е.Н.Дмитриев сообщил, что замечаний не имеет. Решение было кратким: "По проведенным работам и заключению Главных конструкторов техническое руководство решило провести заключительные операции и пуск комплекса "Энергия-Буран" 29 октября 1988 года в 6.23 (московского времени)".

26 октября в 11.00 началось заседание Государственной комиссии вступительным словом В.Х.Догужиева. Виталий Хусейнович говорил о значении для страны системы "Энергия-Буран" и ответственности всех собравшихся за качественную подготовку к предстоящим летным испытаниям. Г.Е.Лозино-Лозинский кратко доложил о готовности корабля "Буран", его доклад подтвердил представитель военной приемки. Впредь так и было, после доклада Главного конструктора выступал соответствующий представитель заказчика. Представитель от ЦАГИ сообщил, что в аэродинамической трубе только по кораблю было проведено свыше 40 тыс. испытаний; представитель летно-испытательного института  К.К.Васильченко сообщил, что совершено 18 полетов на аэродинамическом аналоге корабля. Лапыгин доложил о готовности системы управления корабля, затем Соколов о готовности объединенной двигательной установки, Галич - по радиосистемам корабля, а Громов - о том, что "летающая лаборатория" совершила более 2000 полетов и посадок при отработке посадочного комплекса. Заключил доклады по орбитальному кораблю Ю.П.Семенов. Доклады по носителю открыл Конюхов - по блокам "А", затем Радовский сообщил, что 12 двигателей 11Д521 уже отлетали в составе носителя 11К77 и 4 в составе 11К25 6СЛ, на стенде 35 двигателей отработали от 4 до 15 ресурсов по длительности. По центральному блоку о готовности доложил С. А. Петренко, по двигателю 11Д122 - А. Д. Конопатов, сообщив, что двигатели наработали более 12 тысяч секунд. Анатолий Григорьевич доложил на комиссии о готовности нашей системы, но его выступление было неуверенным. Я нервничал, что ему могут задать вопросы. От имени нашего военного представительства четко и уверенно доложил И.И.Александров. Доклады по носителю завершил В. М. Филин.

Серию выступлений по готовности к испытаниям наземного комплекса начал В.П.Бармин, сообщив при этом, что в его состав входят 58 технологических систем. Ведущий Госкомиссии Догужиев попросил его доложить сразу обо всех системах. Рюмин доложил о готовности Центра управления,  о том, что корабли плавучего измерительного комплекса сообщили о занятии ими рабочих точек в Тихом и Атлантическом океанах, а спасательная служба в составе 54 самолетов и 40 вертолетов готова к проведению поисково-спасательных  работ. Затем было доложено о размерах зон безопасности 2, 5, 10 и 15 км и по числу эвакуируемых из них людей: военных строителей - 11800 человек; представителей промышленности - 5131 человек; военных - 3436 человек; всего эвакуации подлежало 22345 человек. В опасной зоне оставалось около  800 человек. Всякое движение в зонах прекращалось по двенадцатичасовой готовности и допускалось только по распоряжению генерал-полковника А.А.Максимова.

После наших докладов начались сообщения о состоянии энергетики от министерства Казахстана. Ю.А.Мозжорин сообщил о надежности пуска 0,93-0,95, а служба погоды о начавшемся общем понижении температуры и возможности выпадения осадков. Затем сообщили об освещении в средствах массовой информации: печати,  радио, телевидении о проведении 26 октября брифинга. После этого нас напутствовал начальник политуправления.

Догужиев прекратил все доклады заключением: "Согласиться с предложением технического руководства". Последним от имени ЦК КПСС выступил О.Д.Бакланов. На случай необходимости проведения поисково-спасательных работ вне территории СССР, как заявил глава ГУКОСа  А.А.Максимов, подготовлено 60 самолетов и 143 вертолета. Правда, при этом генерал назвал и такую страну, как несуществующая Манчжурия.

В тот же день мне пришлось заняться размещением нашей многочисленной экспедиции на время пуска. Каждому хотелось быть одновременно и на месте главных событий, т.е. в бункере, где старт можно было наблюдать только по телевидению, и иметь возможность после старта видеть непосредственно полет ракеты. Идеальным местом для этого был выноской командный пункт УКСС, куда я, по договоренности с его хозяином А.А.Макаровым, определил основную массу тех специалистов, которые не участвовали непосредственно в пуске, но могли быть необходимы при всех непредвиденных  ситуациях. Ряд наших сотрудников вошли в боевой расчет, и заняли свои рабочие места в бункере. Телеметристы и некоторые специалисты по анализу текущей информации располагались в пунктах приема информации. Группа стабилизаторщиков во главе с В.А.Батаевым в зале аппаратуры заправки оборудовали себе рабочее место, куда оперативно должна была поступать информация о непрерывно ведущемся зондировании атмосферы в районе старта. Эта информация по закрытой дублированной связи будет направляться в Харьков для моделирования, по результатам которого необходимо уточнять полетное задание. Это был весьма ответственный участок предстоящей работы и за него взялся Я.Е.Айзенберг, обеспечив надежное дежурство и непрерывную готовность к работам в Харькове. Там всю ночь многие находились на рабочих местах  и в кабинетах руководителей, где была прямая связь с полигоном. А.И.Кривоносов с группой своих специалистов также подготовился к работе - его наземно-бортовой многомашинный комплекс по сути дела во многом обеспечивал успех пуска. Ряд самых ответственных специалистов - Г.Я.Шепельский, С.А.Егорычев, А.В.Сычев, Ю.И.Федченко и др. были у нас "под рукой", мы их разместили в 308 и 309 помещениях. Там же поместили и ряд гостей: Чепеля, Симагина, Гавранека, Шейнина и др. Нужно сказать, что размещение, разросшейся на момент пуска, экспедиции и "утряска" этого вопроса с руководством пуска, оказалось далеко не простым делом.

27 октября состоялись две последние оперативки, где было принято решение "размуравьиниться", т.е. при переходе на боевую работу снять защиту с радиосистем, закончить все механические работы с ракетой, провести проверку аппаратуры передачи данных, а группе оперативного анализа с 18.00 приступить к постоянной работе. В этот же день я смог впервые за много дней съездить на десятку, куда в этот день прилетел Я.Е.Айзенберг и еще ряд товарищей. На этом все подготовительные работы были закончены и к вечеру 28 октября все размещены на своих местах. Руководители нашего предприятия после ужина в моем номере выехали на свои места. Мне довелось проводить группу наших товарищей на  ВКП УКСС и проезжать рядом со стартовой позицией. Мы остановились, вышли из машины и долго любовались фантастической картиной: ярко освещенной в лучах прожекторов серебристо-белой ракетой. Устроив своих коллег на УКСС, я вернулся в пусковой бункер - выносной командный пункт стартовой позиции. Вскоре, началась заправка ракеты компонентами топлива и длительный цикл подготовки корабля и его систем к полету. Наши работы, т.е. включение наземно-пусковой аппаратуры, осуществляющей подготовку к пуску и пуск ракеты, по циклограмме производились за 52 минуты до планового времени старта. Так что нам предстояло провести всю ночь в тягостном бездействии, слоняться и наблюдать за ходом заправки и переживать вместе с нашими коллегами из НИИ-885. В ходе этих ожиданий я сыграл две партии в шахматы с Анатолием Григорьевичем и обе выиграл. Вообще-то я плохо играю в шахматы, не люблю думать, никогда не занимался теорией шахмат, не разбирал классических партий. В данном случае я играл гораздо выше своих возможностей и с особой тщательностью и точностью. Это я мог объяснить только тем, что сама обстановка предопределяла особую собранность и мобилизацию сил. Наконец завершилась заправка ракеты, и корабль был переведен в режим ожидания. Я, Володя Страшко и Анатолий Григорьевич заняли свои места за небольшим столиком позади трех операторов пускового пульта, где опять центральное место было за И.К.Рудем. Иван Константинович, кроме прочих достоинств, обладал самым главным в данном случае - выдержкой и умением быстро ориентироваться в обстановке. Мне не однажды довелось наблюдать, как дрожат руки оператора при пуске самой обыкновенной ракеты. Известны случаи, когда оператор не попадал пальцем на кнопку пуска. За Ивана Константиновича в этом плане беспокоиться не приходилось, хотя ему отводилось немногим более минуты на получение команды и нажатие этой кнопки.

Я расстелил на столе подробнейшую циклограмму предстоящей работы автоматики земли и борта вплоть до отделения корабля в конце активного полета. На схеме был представлен ход процесса, обмен командами между системами, действия агрегатов ракеты и стартового комплекса. Автор этой схемы И.Н.Бондаренко очень тщательно поработал над ней, вплоть до указания самых критических операций.

Наконец автоматика выдала донесение о готовности системы к запуску двигательных установок и тотчас последовала команда "первого": "Разрешаю подготовку двигателей!" Наш оператор нажал кнопку "пуск" и теперь уже никто не мог вмешаться в автоматику. Начался отвод площадок обслуживания, и наше напряжение достигло предела. Я смотрел на плату с тремя приборами прицеливания, и мне показалось, что эта плата дрогнула, но ее отделение от ракеты не произошло. Тотчас раздался звуковой сигнал и на дисплее пульта загорелись три зловещие буквы "АПП" - автоматическое (аварийное) прекращение пуска. Эта команда всегда вызывала чувство разочарования и досады, привыкнуть к ней невозможно, несмотря на то, что в процессе электроиспытаний она возникала десятки раз. Она обозначала необходимость поиска неисправности, ее устранения и требовалось каждый раз объясняться со всеми, вплоть до ЦК и министра.

Я перешел в соседнюю комнату, где машина СМ2М уже выдавала распечатку, из которой следовало, что команда на открытие замков, удерживающих плату, была выдана. По неясным причинам пружинные толкатели не смогли ее отсоединить или, точнее, отсоединили ее с некоторым перекосом так, что из трех датчиков, сигнализирующих в автоматику об отходе платы, сигнал выдал только один, а для отвода стрелы, на которой крепилась плата, необходимо было, чтобы сработало два датчика. Старт ракеты с не отведенной стрелой был недопустим, и автоматика прекратила пуск и привела все агрегаты в безопасное состояние. Примерно через 39 секунд после "АПП" плата уже без вмешательства автоматики отошла от ракеты и закачалась на стреле на специальном механизме "обезвешивания". Это окончательно убедило меня, да и многих знающих механизм отделения, что причиной было механическое удержание платы либо штырями направляющих, либо тремя телескопическими трубами - световодами системы прицеливания. Картина стала ясной в первые 2-3 минуты. Однако правила "игры" в таких случаях, особенно если вина ложилась на головную организацию, были иными. Обычно называлось несколько вероятных причин, желательно по вине разных организаций, назначалась комиссия по выяснению причин, и вопрос спускался "на тормозах". Такая тактика оправдывалась тем, что на комиссии кто-либо из высокопоставленных чиновников мог в запальчивости дать указание наказать виновника, вплоть до снятия с должности или еще что-нибудь в этом же роде. Так и в этом случае Губанов дал мне и В.М.Караштину указание подготовить за двадцать минут доклад комиссии о причинах прекращения пуска и, после короткого совещания нас троих, на котором мы приняли тяжелейшее решение в ракетной технике: "Сливать!" Борис Иванович пошел давать команду на слив, а мы с Владимиром Михайловичем принялись сочинять "обтекаемый" доклад, в котором указали на 4-5 возможных причин, включающих и настоящую, и я пошел докладывать Госкомиссии. Обстановка в зале, где собралась Госкомиссия, была явно недоброжелательной, и мне досталась довольно неблагодарная роль громоотвода. В пределах составленной бумаги я кратко доложил о причинах прекращения пуска, и примерно в течение часа, отвечал на вопросы членов комиссии, в составе которой было шесть министров, заместитель Председателя Совмина Белоусов, начальник оборонного отдела ЦК Беляков, 10-12 высокопоставленных генералов и т.д. Председательствовал наш министр В.Х.Догужиев, и я должен сказать, что от него и от своего шефа А.Г.Андрущенко я чувствовал поддержку в ходе доклада. Другие, понимая, что в таких случаях я говорю далеко не все, что знаю, явно проявляли недовольство. Уже не помню, кто из членов комиссии вопросом: "А Ваше личное мнение, что явилось причиной?" и многократным его повторением в разных вариациях, выбил меня из колеи, и я сказал: " Лично я считаю, что причиной неотхода платы было затирание в направляющих штырях или в световодах". Не успел я сказать эту фразу, как вскочил Губанов: "Это его личное мнение". Я повторил: "Да, это мое личное мнение". Затем Госкомиссия утвердила предложенный Губановым состав так называемой "аварийной комиссии" под председательством В.М.Филина. В ракетной технике сложилась такая традиция - назначать председателем комиссии ответственного работника организации - виновника аварии. Так что этим назначением были поставлены все точки над "И".

Что больше всего меня беспокоило в процессе доклада, так это вопрос, который могли мне задать и на который я еще не мог продуманно ответить. Возможность и естественность этого вопроса стала для меня очевидной в ходе доклада, и я успел продумать ответ только в общих чертах. Вопрос, к счастью для меня, так никто и не задал, а суть его была в следующем. Как я уже говорил, для того, чтобы автоматика продолжила пуск ракеты, необходимо было, чтобы из трех датчиков, дающих сигнал о том, что плата отделилась, сработало два. Это было вполне возможно потому, что эти датчики были расположены так, что с одной стороны прямоугольной платы их было два, а с другой только один. К счастью, плата перекосилась так, что отошел тот ее край, где был один датчик. Если бы перекос был такой, что отошел бы тот край, где было два датчика, то при неотстыковавшейся плате автоматика заключила бы, что плата отошла, и процесс был бы продолжен, т.е. была бы подана команда на электропривод. Вопрос в том, что бы произошло, если бы плата не отошла, а процесс автоматикой был бы продолжен? Возможны два сценария развития событий. Первый: движением стрелы плата могла быть сорвана, и если при своем зависании на механизме "обезвешивания" она не ударила по корпусу ракеты, старт мог пройти нормально. При втором сценарии развития событий, т.е. когда усилия стрелы оказались бы недостаточными для отрыва платы, последствия могли быть катастрофическими. Стрела, расположенная в 1-1,5 метрах от носа корабля, могла повредить его теплозащитное покрытие или вообще могла быть захвачена в промежуток между кораблем и носителем при его старте. Это привело бы к падению всего комплекса или к полету с застрявшей частью платы и стрелы при их обрыве ходом ракеты. Уже в ходе работы аварийной комиссии мы обсудили этот вариант и только благодаря тому, что были приняты меры к безусловному отделению платы, схему отделения мы решили на этом изделии не менять. Второй сценарий развития событий в данном конкретном случае не имел бы места в силу того, что под действием пружинных толкателей трение в телескопических световодах было преодолено, и плата через 39 секунд отделилась. Не дожидаясь завершения всей процедуры слива компонентов из ракеты, созданная аварийная комиссия осмотрела плату и зафиксировала, что резиновые кольца между трубчатым соединением световодов "прикипели" к поверхности, и их обрывки так и остались на обеих частях соединения. В процессе дальнейшего расследования выяснилось, что резиновые прокладки были слабо смазаны и, в условиях повышенной температуры образовали достаточно прочное соединение труб световодов.

Аварийная комиссия приступила к работе в тот же день в 11.00. Первое заседание проходило в кабинете Гудилина. Как и заведено в таких случаях, были намечены все возможные направления работ, в общем, перечне которых маскировалась истинная причина, которая к этому времени была предельно ясно установлена. Некоторым оправданием такого подхода было то, что изучались и устранялись все слабые места. Радикальным же решением была доработка световодов - телескопическое соединение которых было заменено соединением "впритык", а сила пружинных толкателей была увеличена более чем вдвое. Одновременно были проанализированы циклограммы отвода всех площадок обслуживания и, в частности, процесс отвода платы прицеливания после доработок многократно проверен на второй ракете, находящейся в МИКе. Однако еще на Госкомиссии кем-то из руководителей было высказано пожелание: повторный запуск осуществить без системы прицеливания, аналогично, как это было при пуске ракеты 6СЛ. Наши теоретики совместно с конструкторами ракеты оценили дополнительную ошибку в азимуте плоскости орбиты, которая оказалась больше пяти угловых минут. Против такого варианта пуска категорически возражал В.Л.Лапыгин, которому предстояло во многом дорабатывать математику своей системы. Вопрос дебатировался несколько дней и завершился тем, что министр "приказал" Лапыгину "согласиться" с дополнительной ошибкой, однако наша аварийная комиссия, включая прицельщика Киевского завода "Арсенал" И.А.Коваленко, настояла на пуске с системой прицеливания. Работы по рекомендации аварийной комиссии были закончены 2 ноября, о чем было доложено на оперативке, был установлен объем и порядок повторных электроиспытаний и сроки замены элементов разового действия. О степени напряжения всех участников работ в эти дни говорит то, что на оперативном совещании утром 2 ноября генерал Гудилин, первым делом, попросил участников совещания: "Не допускать эмоций и вспышек гнева!" Затем А.А.Маркин доложил об общем состоянии ракеты и о том, что на блоке 20А фильтр по окислителю забит - вот где таилась еще одна причина аварии, на этот раз в полете. На следующий день выяснилось, что примерно одна треть фильтра оказалась, забита паклей, а наша оценка работы САЗ показала, что система остановила пуск через 2-3 секунды после запуска двигателей, т.е. до старта. Новый график работ предусматривал проведение электроиспытаний в объеме, предложенном Г.Я.Шепельским с выходом на контрольный набор готовности и комплексные испытания 9 ноября. Работы с ракетой вошли в привычное русло, т.е. две оперативки и работа в две смены по двенадцать часов.

Пятого ноября вернулся на полигон В.Х.Догужиев и в ту же ночь созвал совещание для рассмотрения состояния дел по отводу платы с приборами прицеливания. Докладывал В.М.Филин, но он пытался уйти от прямого ответа на вопрос, что же явилось причиной срыва пуска? Министра явно не устраивало толкование Филина "заклинивание в световодах наиболее вероятная причина". Ему необходимо было утверждение, которое не оставляло никаких сомнений в определении причины и, следовательно, в ее устранении. Видно было, что в Москве вопрос о безаварийном пуске был поставлен весьма остро. Позже, уже на официальном заседании Госкомиссии, Беляков поставил вопрос о переносе пуска на следующий год, ссылаясь при этом на приезд в СССР Миттерана. В этой ситуации любая авария была крайне нежелательна. Виталий Хусейнович, задав несколько вопросов Филину, обратился и ко мне с вопросом: "Однозначно ли выявлена причина срыва пуска?" Я ответил, что последующие тщательные исследования телеметрии, записей автоматики и изучение состояния световодов убедительно подтвердили то мое "личное мнение", которое я высказал в своем докладе на первом заседании Госкомиссии сразу же после попытки пуска. Принятые меры (я их перечислил), безусловно, гарантируют не повторение подобных аварий, более того, мы тщательно проверили и убедились в надежности работы аппаратуры и агрегатов при отводе всех площадок обслуживания, подаче воды в зону факелов, открытии замков, удерживающих ракету до старта и т.д. В этот момент министру позвонили со стартовой позиции и сообщили о том, что эксперимент по генеральной проверке отвода платы подготовлен, и мы все выехали на ВКП. После удачного отстрела платы министр предложил мне зайти к нему в кабинет и самым подробным образом рассказать, на чем  основана моя уверенность и что было сделано. Как и в те времена, когда после оперативки под ракетой, лежащей в МИКе в горизонтальном положении, я ему докладывал с предельной откровенностью положение дел, так и сейчас я ему рассказал о состоянии исследования отвода площадок. Этот разговор длился минут сорок, пока все участники досматривали прямо в пультовой американский полицейский фильм.

Меры по обеспечению безаварийного отстрела платы прицеливания не вызывали сомнения. В этом убедились все и убедили министра, проведя комплексные испытания с отводом площадок, отстрелом злополучной платы и с фиксированием фактического времени срабатывания датчиков, сигнализирующих об ее отделении. У меня состоялся еще один разговор с министром о системе прицеливания - о возможности ее использования. Я твердо заявил, что нужно работать по штатной технологии, которая многократно проверена, а любое отклонение от нее может таить в себе неожиданные осложнения. В случае отказа от штатной технологии я хотел бы иметь возможность в Харькове на стенде лично убедиться, что все тщательно проверено. Я сообщил министру, что дал указание в Харьков подготовить два варианта полетного задания: с системой прицеливания и без нее и послал в Харьков заместителя начальника отдела испытаний Е.А.Сенько, который имел большой опыт стендовой отработки. Все же окончательное решение по этому вопросу было принято только на заседании технического руководства, и Виталий Хусейнович высказался за пуск с системой прицеливания.

Описание инцидента с неотошедшей платой системы прицеливания в книге В.М.Филина "Путь к "Энергии" искажено и содержит весьма примечательный и характерный момент: "Докладываю Главному. "Ищи в системе управления, - получаю от него установку, - смотри, не подведи конструкторов". Тяжелая установка! Особенно если учесть, что всему составу аварийной комиссии причина была предельно ясна. Вячеслав Михайлович под нашими ироническими взглядами разыгрывал комедию длительных поисков с единственной целью: "не подвести конструкторов". Позже его нечто "озарило", когда он смотрел на плату собранного изделия 2Л, и тогда ему стала ясна причина, а дальше начался только процесс подтверждения и принятия мер. Это очень характерный подход руководства головных организаций, особенно ярко проявляющийся в организации С.П.Королева. По-видимому, причина кроется в жестком характере Сергея Павловича, не прощавшего упущений со стороны своих конструкторов и проектировщиков. Работники уровня пониже, чем заместители главного конструктора, со значительной долей юмора подчеркивали эту особенность своего руководства, но действовать, вынуждены были, сообразно. Филин, после установки причины аварии, и дальше пытался свалить вину на сборщика ракеты - филиал Н.С.Шуракова, который якобы не смазал уплотнения на блендах. Шураков оправдался тем, что показал документацию головной организации на сборку ракеты, где смазка не была оговорена. Оставался обычный в таком случае прием: объявить чрезвычайную сложность решаемой проблемы, что и было сделано. У неискушенного читателя книги уважаемого Вячеслава Михайловича вполне может сложиться впечатление, что главное в ракете "Энергия" это трубопроводы, клапаны, баки и немного двигатели. Заправка и слив компонентов - единственные, стоящие внимания операции. Не хочется упоминать подходящую к случаю русскую пословицу о кулике. Оценка работы харьковчан описана кратко: "Харьковчане страшно отставали по срокам. Хорошо, что в огневых испытаниях их система не участвовала". Хотя в Химках, Загорске, Нижней Салде, не говоря уже об УКСС и СП, все огневые испытания велись Харьковской системой управления.

Наконец злополучное заключение аварийной комиссии было подписано. Истинная причина аварии в нем фигурировала на равных основаниях с другими вероятными причинами, и с этим никто практически не спорил, но перечень мероприятий, как всегда, вызвал ряд возражений. Одним из таких мероприятий было увеличение времени ожидания команд от концевых контактов, сигнализирующих о фактическом отделении платы. Это требовало изменения многократно отработанного фрагмента программы управления. После легкой схватки с Филиным, пришлось согласиться - действительно нельзя было "подвести" конструкторов. Читая наше заключение и отчет о проведенных доработках, министр остался недоволен. Из этого документа однозначно определить, что же произошло 29 октября, было невозможно. Но таков был стиль работы.

В праздничные дни 71 годовщины Октября работы шли обычным порядком. Утром 7 ноября на оперативке генерал Гудилин поздравил всех с праздником и затем пошли текущие рабочие вопросы. Нам пришлось менять один из гироскопических приборов - при проведении комплексных испытаний "мелькнул" корпус. Наши коллеги - управленцы кораблем из НИИ-885 - меняли математику, Галась докладывал, сколько ворсы отложилось в топливных фильтрах. Только поздно вечером, в "узком кругу" в номере В.М.Филина, мы отмечали весьма скромно годовщину революции, на следующий день утром "повторили" в номере В.М.Караштина и поздно вечером завершили в моем номере. В тот же день на оперативке приняли решение о вводе полетного задания в "подстольную" машину, подготовке к совместным с орбитальным кораблем комплексным испытаниям (с началом в 00 часов 9 ноября). В эти дни прогноз погоды становился все более и более угрожающим: понижение температуры и штормовые ветры 14-15 ноября.

Начались последние приготовления к пуску. Я позвонил в  Харьков и сообщил шефу: "Пора вылетать!"  Бригада руководителей во главе с А.Г.Андрущенко и в составе Я. Е. Айзенберга, А.И.Кривоносова, В.В.Новикова, Б.Н.Гавранека, Е.В.Чепеля и А.И.Гуржиева на самолете ЯК-40 вылетела 11 ноября. Из-за погоды самолет сел в  Грозном, и только 12 ноября группа прибыла на Байконур. Как обычно прошло заседание технического руководства, затем заседание Государственной комиссии, на котором Белоусов предложил перенести пуск на январь 1989 года в связи с приездом в СССР президента Франции Ф.Миттерана. Однако вся комиссия стала его убеждать, что все будет нормально и в заключение Б.И.Губанов предложил произвести пуск в соответствии с решением технического руководства 15 ноября в 6.00 по московскому времени. Так и было принято Госкомиссией. Сообщение ТАСС решили дать дважды - 12 и 14 ноября, текст сообщения согласовала Госкомиссия. Кроме того, подготовили и утвердили текст доклада в ЦК КПСС и СМ СССР:

            - причины аварии 29 октября выяснены и устранены;
            - устранены все другие замечания;
            - разработан и утвержден график  подготовки и пуска комплекса "Энергия-Буран". Срок запуска - 15 ноября в 6.00 московского времени.

После удачного полета ракеты 6СЛ, несмотря на аварию"Скифа 19-ДМ", и особенно после попытки первого пуска "Энергии-Буран", когда наша система предотвратила серьезную аварию, авторитет нашей организации в новой для  нас фирме Королева значительно возрос. Стало понятно, что наша фирма в области динамики сложных систем, в компьютерной технологии и автоматическом управлении не имеет себе равных. Сравнение нашей работы, уровня наших специалистов и специалистов аналогичной организации НИИ-885, разработавших систему управления корабля, было явно в нашу пользу. Мы полностью и безраздельно владели всей автоматикой носителя, проверочно-пусковой аппаратурой стартовой и технической позиции, всей электроникой и математикой бортовой и наземной компьютерных систем. Сложность этих систем, изящество и обоснованность взаимодействия отдельных ее частей не давали возможности специалистам головной организации даже пытаться разобраться в ходе процессов. Все это особенно ярко проявлялось в тех случаях, когда возникали вопросы, а наши специалисты просто и доходчиво объясняли суть произошедшего и быстро устраняли осложнения. Специалисты из НИИ-885 были в гораздо худшем положении. Для них это был первый пуск и в то же время, особенно в области  программно-математического обеспечения, сказывалось то обстоятельство, что работы были распределены в трех организациях: в ОКБ-1, в фирме Лозино-Лозинского и в НИИ-885. Уровень понимания вопросов компьютерной технологии в головной фирме ОКБ-1 был явно ниже требуемого значения, а амбиции головной фирмы часто были просто вредны. С другой стороны, внутри нашей фирмы наступило некоторое улучшение общей обстановки и происходило заметное налаживание отношений между нашим новым руководителем А.Г.Андрущенко и руководителями основных работ. Анатолий Григорьевич понял, насколько сложны и разнообразны те направления работ, которые велись в фирме, а постоянные и длительные отлучки из-за болезни не позволяли ему ни вникнуть, ни постоянно отслеживать суть и изменения в ходе работ. Конкретно по комплексу "Энергия" он уже и не пытался разобраться в тонкостях. На все мои попытки объяснить техническую суть возникавших вопросов, он нетерпеливо отмахивался, требовал сообщать ему конечный результат и принятое решение. На полигоне он выезжал на техническую или стартовую позицию только тогда, когда там проводились совещания на самом высоком уровне. Обычно, уезжая утром, я с ним договаривался, что позвоню в случае необходимости его личного присутствия. Это случалось очень редко: Семенова и министра я вполне устраивал, а Губанов после нескольких стычек с Андрущенко вообще его не признавал. Когда Анатолию Григорьевичу приходилось докладывать или объяснять что-либо Государственной комиссии, Губанов недовольно смотрел на меня и часто, прерывая доклад, поднимал меня. На десятую площадку в помещение нашей экспедиции я приезжал поздно - часов в 11-12 ночи, докладывал шефу о событиях минувшего дня и о планах на следующий день. На столе стоял поздний ужин, Слава Говоренко нетерпеливо ожидал, когда можно будет выпить, и все это время донимал шефа бесконечными разговорами. В свое время Владимир Григорьевич в таких случаях заставлял его замолчать. Обычно шеф был доволен ходом дела по "Энергии" и наши взаимоотношения были вполне удовлетворительными. Для меня было очень важно, что он и министр в первые минуты моего доклада на Государственной комиссии, после срыва пуска комплекса "Энергия-Буран" 29 октября по вине платы прицеливания, были на моей стороне среди явно враждебной атмосферы. Я ощущал их поддержку. Даже Яков Ейнович изменил своей обычной активности в аналогичных обстоятельствах. Он сидел в стороне и с безразличным видом перелистывал какой-нибудь журнал. Враждебность высокопоставленных членов комиссии была понятна: при первом взгляде трудно было представить, что простейшая механическая система отделения платы могла быть причиной прекращения подготовки к пуску. Невольно напрашивался вывод, что виною всему сложнейшая компьютерная система с ее математическим обеспечением, тем более что этого хотел Губанов, а Филин приложил немало усилий, чтобы создать "компанию" вероятных виновников. Члены комиссии упорно атаковали прямыми вопросами и, в конечном итоге, вынудили меня высказать свое мнение, к явному неудовольствию Губанова.

Последнее оперативное совещание состоялось 14 ноября, проведены последние проверки, снята "краснота", введено полетное задание, весь боевой расчет во главе с генералом Гудилиным  был сфотографирован у сооружения 261, а затем на стартовой позиции на фоне готовой к пуску ракеты. Прогнозы погоды были самыми неутешительными: дождь, снег, ветер до 15 м/с...

В 23.00  закончилась эвакуация, боевой расчет и руководство заняли свои рабочие места. Ночь для нас казалась бесконечной, и только небольшая группа во главе с В.А.Батаевым вела непрерывную обработку данных ветрового зондирования и держала связь с Харьковом, где шло моделирование полета ракеты с заданием реальных ветровых нагрузок. На больших высотах ветер достигал ураганных скоростей. Однако наибольшая опасность таилась в больших перепадах скоростей ветра и даже резкого изменения направления. Но Харьков сообщал успокаивающую информацию: автомат стабилизации с необходимым запасом справляется с нагрузками, углы атаки не превосходят допустимых значений. По сути дела, вопрос о возможности пуска решался в Харькове и генерал-полковник, начальник ГУКОСа А.А.Максимов в своей статье несколько неточно описал этот критический момент. По его словам, я куда-то пошел и затем "дал добро" на пуск. В действительности, мы всю ночь не отходили от стола, где В.А.Батаев через "Пешку 19" получал из Харькова необходимую информацию, чертил свои графики, непрерывно готовил уточнения в полетное задание. В последний момент перед включением автоматики пуска я, Я.Е.Айзенберг, Б.И.Губанов и А.Г.Андрущенко без лишних слов переглянулись, и Борис Иванович разрешил "первому"  после завершения заправки и набора готовности корабля "Буран" дать команду на включение автоматики. На этом работа группы Виктора Александровича закончилась, я же, зайдя на несколько минут в помещение, где размещалась Госкомиссия, только утвердительно  кивнул головой в ответ на немые вопросы Виталия Хусейновича и Александра Александровича. Затем я, Айзенберг и Андрущенко  заняли свои места за спинами операторов пускового пульта и стали следить за ходом процесса подготовки ракеты к пуску.

Наступила "минус десятая минута". Нажата кнопка "Пуск" оператором, сидящим перед нами, и теперь автоматика полностью отсекает возможность вмешаться в ход процесса или остановить его:

            - 4 минута команда "Протяжка два" - работа телеметрии;
            - 80 секунда - переход на бортовое питание;
            - 67 секунда - передача управления бортовой компьютерной системе;
            - 65 секунда - наддув баков блока "Ц";
            - 42 секунда - отвод площадок N 2 и 4;
            - 40 секунда - раскрутка бустерного насоса двигателей РД0120;
            - 10 секунда - подача водной защиты;
            - 9,4 секунда - запуск двигателей РД0120;
            - 3,2 секунда - запуск двигателей РД170;
            - 1,0 секунда - предварительный режим, срабатывание контакта подъема (КП);
            + 0,2 секунда - разрыв связей с блоком "Я",
            отвод площадки  N3. 

Мы с трудом успеваем отслеживать ход процесса. На экране дисплея мелькают команды, успокаивающе загорается каждый раз "норма". Напряжение достигает предела, хочется вскочить и что-то делать, мы не в состоянии обмениваться словами.

Прошла и та минута в ходе подготовки, когда заканчивалась работа прибора нашего Запорожского филиала с небольшим дефектом, о котором знали только 3-4 человека, мы с Анатолием Григорьевичем только переглянулись.

Мощным потоком 14 кубометров в секунду хлынула защитная завеса воды, вспыхнуло пламя  из сопел, затем мощный удар, клубы пара и дыма окутывают ракету облаком, из которого торжественно, набирая скорость, сопровождаемая ярким факелом, устремляется ввысь серебристая красавица-ракета с кораблем "Буран"! Неповторимый миг, ради которого затрачен громадный труд сотен тысяч людей, торжественный, ни с чем несравнимый миг! Это был "звездный час" создателей  ракеты, "звездный час" нашей фирмы. Как жаль, что в этот миг не было с нами многих товарищей, жаль, что не было с нами Сергеева!  Владимир Григорьевич вложил немало труда в создание важнейшей части ракеты - системы управления, к его дальновидным и мудрым указаниям мы не всегда прислушивались и понимали их справедливость гораздо позже.

На третьей секунде после КП включается автомат стабилизации, на пятой и шестой - начало разворота по тангажу и крену, тридцатая секунда - первый вздох облегчения, уже любая авария ракеты безопасна для стартовой позиции. Затем, на фоне спокойных отсчетов секунд полета и докладов: "Полет нормальный", в районе 150 секунды отделение параблоков, длительный полет второй ступени, переход на конечную ступень двигателей на 413 и 440 секундах и, наконец, отделение корабля на 484 секунде.

В общем зале началось что-то невообразимое! Поздравления, объятия, кто-то вскочил на стол! Зафиксировано время - 6 часов 01 минута (01,257). Я с Семеновым Юрием Павловичем обнялись и, хотя ему еще осталось пережить более трех часов, он  сказал: "Андрей Саввич! Спасибо, ты меня хорошо вывел!" В этом восклицании характерно отождествление Юрия Павловича с кораблем, а меня с носителем. Вывел я, и не носитель, не корабль, а его, Семенова! Начали поступать первые сообщения с корабля. Все шло нормально, я почувствовал одновременно и необыкновенное облегчение и страшную усталость. Я плотно завернулся в меховую куртку, сел в большое мягкое кресло и, впервые за последние месяцы, спокойно уснул. Проснулся я в тот момент, когда взлетал  МИГ-25 с телевизионной установкой на встречу со снижающимся кораблем, и мы вскоре увидели на экранах телевизоров вначале точку, а затем, под общие крики радости, появился корабль "Буран". С замиранием сердца мы следили за снижающимся кораблем. Создавалось впечатление, что корабль ведет умелый и опытный пилот. Вот колеса коснулись бетонки, выпущен тормозной парашют и, наконец, под новый бурный "взрыв" в зале, корабль остановился. Успех полета был полнейший! Весь состав бункера бросился к автомашинам, и вскоре мы окружили еще теплый, с опалинами на боках фюзеляжа, корабль. Опять фотографирование, объятия, поздравления! Корабль стоял почти по центру посадочной полосы, заметных повреждений на нем не было. Слегка были оплавлены кромки крыльев и носа фюзеляжа. По всей длине, начиная от передней кромки крыла и постепенно поднимаясь к килю, тянулась темная полоса - свидетельство того,  как атмосфера встречает пришельцев из космоса. Подъехали машины обслуживания, стали сливать остатки топлива, продувать двигатели и т. д. У меня сохранилось несколько фотографий и светокопия газеты с сообщением ТАСС о готовящемся запуске "Энергии" с кораблем "Буран". На полях остались автографы многих участников событий тех дней, в том числе и таких людей как Афанасьев, Догужиев, Гудилин, Семенов, Потехин, Лозино-Лозинский, Лапыгин, Беляев, Вовк, Губанов и др.

В тот же день состоялось торжественное заседание Государственной комиссии. Открыл его В.Х.Догужиев, затем выступил заместитель Председателя СМ СССР Белоусов и начальник оборонного отдела ЦК Беляков. Их выступления были краткими и в основном содержали поздравления от имени Правительства и ЦК партии с успешным запуском советского "Shuttle". Радовский затем передал благодарность и поздравления от имени В.П.Глушко, который из-за болезни не приехал на пуск. Выступивший А.А.Максимов много говорил о нас, харьковчанах, по-видимому, на него подействовала критическая обстановка в момент пуска из-за штормовой погоды, и то обстоятельство, что мы, не колеблясь, спокойно взяли ответственность на себя. Губанов, Семенов, Лозино-Лозинский и Бармин говорили о планах будущих пусков.

На следующий день наша экспедиция почти в полном составе, за исключением нескольких человек, которых я оставил для дефектации аппаратуры стартовой позиции, во главе с А.Г.Андрущенко вылетела в Харьков. В аэропорту нас встречала большая группа сотрудников предприятия. Опять цветы, поздравления, фотографирование. Через три дня я снова вылетел на Байконур, и 24 ноября состоялось рабочее заседание Государственной комиссии по рассмотрению результатов пуска. Первым докладчиком был В.М.Филин, который совместно с представителем заказчика доложил о полете носителя, затем я и двигателисты доложили о работе своих систем и агрегатов. Общее заключение по носителю было весьма удовлетворительным, замечаний практически не было, полет проходил с высокой точностью по заданной траектории.

По орбитальному кораблю доложили Ю.П.Семенов и Г.Е.Лозино-Лозинский. Юрий Павлович сообщил, что двухвитковый полет корабля по орбите прошел без замечаний, снижение и посадка корабля были выполнены с высокой точностью: колеса коснулись посадочной полосы на расстоянии всего 80 метров от расчетной точки, отклонение от осевой линии не превышало полутора метров. Глеб Евгеньевич доложил, что было потеряно всего три теплозащитных плитки, повреждено и подлежит замене еще 7 штук, в нескольких местах на крыле небольшие прогары. В целом корабль может быть легко отремонтирован и пригоден к повторному пуску. Кроме того, он сообщил о том, что может быть обеспечен запуск по одному кораблю каждый год в ближайшие три года. Губанов доложил о необходимости ввода в эксплуатацию правой "нитки" стартовой позиции. Выступлением А.А.Максимова, высоко оценившим первый пуск "Энергии-Бурана" и работу его создателей, были завершены доклады.

Госкомиссия обязывала к 7 декабря составить и согласовать план дальнейших летно-конструкторских испытаний и график пусков. После заседания Госкомиссии все присутствующие были приглашены в большой зал столовой, где и была завершена работа.

Запуск "Энергии-Бурана" вызвал широкий резонанс в мировой печати. Американский журнал "Spaceflight" расценил это как "величайший эксперимент Советского Союза со времен полета Ю. Гагарина". Основной акцент в печати делался на полную автоматизацию полета (что не мог выполнить без участия пилотов американский "Shuttle") и на универсальность носителя, способного выводить на орбиту полезную  нагрузку самого различного назначения. Особенно подчеркивалась способность "орбитера" (так называют в Америке корабль) к автоматическому возвращению и точной посадке при значительной посадочной скорости до 340 км/час и пробеге 1-2 км. Сообщались и технические характеристики "Бурана", включая стоимость разработки, которая, начиная с 1978 года, оценена в US $ 10 миллионов (SF,  декабрь 1988 года). Там же подчеркивалось, что советская программа "Энергия-Буран" противопоставляется американскому "Shuttle" и во многом использует его данные, широко освещавшиеся в открытой печати. В то же время предполагалось, что советская программа "Шаттл" в 1994-1995 годах будет увязана с программой "Мир-2", но ее использование будет ограничено 1-2 запусками в год. Сообщалось о предполагаемом первом пилотируемом  полете комплекса "Энергия-Буран" и составе его экипажа И.Волк и У.Сальтанов, заменивших умершего А.Левченко и погибшего при аварии СУ-26М А. Щукина. Возможно, в американскую печать просочилось предложение О.Д.Бакланова о следующем запуске "Бурана" в пилотируемом варианте. В SF N1 за январь 1989 года приводятся противоречивые высказывания Горбачева и директора Института космических исследований Р.Сагдеева. Если Горбачев охарактеризовал полет "Бурана" как "значительный успех", который открывает "новую квалифицированную ступень в советских космических исследованиях", то "мистер Роальд Сагдеев охарактеризовал "Буран" и его американского собрата "Shuttle", как дорогостоящую ошибку..." В советской периодической печати тех дней весьма скупо освещался полет "Бурана". Одним из первых выступлений после первого запуска носителя "Энергия" была статья Б.И. Губанова "Энергия к взлету!" в газете "Правда" (N 212, 30  июля 1988 года). Борис Иванович, что практически было новым в СССР, до запуска привел не только технические данные новой системы и планы ее испытания, но и ближайшие перспективы развития и расширения технических возможностей. Возможность наращивания ракеты "Энергия" специальной третьей ступенью (универсальным разгонным блоком для выведения космических аппаратов) обеспечивало выведение на геостационарную орбиту и на траектории полетов к Луне, планетам Марсу и Венере. Массы объектов, выводимых на стационарную орбиту, составят до 18 тонн, а на траектории полета к Луне - 32 тонны, к Марсу и Венере - до 28 тонн. В целом статья Губанова весьма содержательна как в части решаемых технических проблем, так и в постановке фундаментальных задач развития аэрокосмической техники. Если еще назвать выступления Ю.П.Семенова и Г.Е.Лозино-Лозинского, то этим можно исчерпать все публикации высокого уровня по этой важнейшей тематике. К сожалению, гораздо чаще появлялись пространные опусы "специалистов" ракетно-космической техники типа Я.Голованова, путающих ракету 11К77 с "называемой в просторечии ракетой "Энергия". (См. "Известия" N294, 295, 296, 298 декабрь 1991 года).

Ряд американских аналитиков подчеркивал, что советская космическая программа, включая "Мир", создавалась на основе старой технологии, технологии 70-х годов (Aviation Week and Space Technology, июнь, 1980 г.), а  работы по программе "Буран" и обширные планы ее развития базируются на передовой технологии 80-90-х годов. Мощность носителя "Энергия" оценивается в 4000 тонн тяги, что значительно превосходит американскую ракету "Saturn V", обеспечившую полет и высадку астронавтов на поверхность Луны. Журнал "Spaceflight" (ноябрь 1987 года) подчеркивает, что запуск "Энергии" 15 мая 1987 года, это только начало обширной космической программы Советов: "... кажется, что Советы знают, куда нужно вести свою космическую программу". Мы думали так же. Можно только утешаться тем, что ошибались в прогнозах и мы, и американцы. После первого полета комплекса "Энергия-Буран", решившего немаловажную задачу - демонстрацию технических возможностей СССР на уровне мировых стандартов, наступил период серьезной оценки технических возможностей системы и ее будущего. Следует заметить, что в течение всего периода создания американского и советского "Shuttle" шли непрерывные споры о месте этих систем в космических исследованиях и о целесообразности их создания. В СССР было много сомневающихся в технической возможности ее создания. Характерно, что и советская пресса того периода четко отслеживала колебания мнений технических специалистов и партийно-хозяйственных лидеров, оснащая свои выступления закулисными  подробностями (корреспондентов на совещания не допускали). Особенно преуспел в этом плане Я.Голованов, который якобы был запанибрата с такими людьми как Глушко, Смирнов, Янгель и, безусловно, с космонавтами. Западные специалисты после первых восторженных отзывов  о запусках "Энергии" и "Бурана" увидели основу "... для нового этапа в освоении космического пространства..." (японская "Майнити"). Крупнейшие ученые Запада, с заметной долей зависти, писали: "Советский Союз получил совершенно новые возможности" (Д.Оберг), "... СССР имеет возможность выполнить задачи, недоступные для США" (Д.Логслен). Английский "Экономист" не удержался от соблазна "пнуть" своего заокеанского партнера тем, что звезда американской космической программы Вернер фон Браун - "трофейный" немец, а "Энергия-Буран" чисто русское достижение. В чем же было преимущество советского Шаттла перед его американским собратом?

Напомним еще раз: советский "Шаттл" это система из двух независимых элементов - сверхтяжелого носителя 11К25 "Энергия" и аэрокосмического корабля 11Ф35 "Буран". "Энергия" способна выводить на орбиту любой груз весом до 100 тонн и, конечно, корабль "Буран".

Корабль "Буран" способен при выведении на орбиту размещать в грузовом отсеке полезный груз до 30 тонн, выполнять полет на орбите и затем совершать посадку на аэродром как обычный самолет, имея в грузовом отсеке груз до 20 тонн. При этом полет может выполняться как в автоматическом, так и в пилотируемом режиме.

Американский "Shuttle" - это аэрокосмический корабль, имеющий два бустерных ускорителя и сбрасываемый бак с компонентами топлива. Предел его грузоподъемности - 30 тонн. Для управления полетом на борту должен находиться экипаж.

Различия в схемах советского и американского Шаттлов и определили преимущества первого:

- универсальность носителя и значительно большая (на 70 тонн!) грузоподъемность;

- носитель "Энергия" является базовой конструкцией, которая путем снятия двух блоков "А" превращается в более легкий носитель ("Энергия-М") для выведения грузов до 50-ти тонн, а добавлением еще четырех блоков "А" превращается в более мощный носитель "Вулкан" с грузоподъемностью до 200 тонн. При этом полностью используется вся громадная проверочно-пусковая и производственная инфраструктура;

- размещение полезного груза на боковой поверхности носителя позволяет легко наращивать носитель третьей ступенью или разгонным блоком, благодаря чему увеличивается грузоподъемность и обеспечивается выведение объектов на более высокие орбиты или на трассы полетов к Луне и планетам Солнечной системы.

О корабле "Буран" следует поговорить особо. После гибели американского корабля "Chаllenger", унесшего жизни семерых астронавтов, стало ясно, что совмещение задач выведения грузов на орбиту с доставкой экипажа на космические станции чревато значительным риском для жизни экипажа. Многоразовость корабля таит в себе потенциальную опасность, всегда остается неясным: сколько пусков допускает конструкция корабля, ее двигатели и системы? Радикальные меры по обеспечению спасения экипажа типа катапультируемой капсулы, способной самостоятельно совершить сход с орбиты, торможение с допустимыми тепловыми и аэродинамическими перегрузками, могут быть осуществлены только за счет значительного уменьшения полезного груза. Другими словами, корабль должен быть "пассажирским", а груз  таким, что присутствие экипажа для его обслуживания совершенно необходимо. Схема полетов советских кораблей: пилотируемого "Союза" и автоматического "Прогресса" является наиболее целесообразной. На "Союзе" решена задача максимальной безопасности экипажа и возможность его спасения на любом этапе полета, "Прогресс" же решает задачу доставки полезного груза. Эта же схема напрашивается и для систем типа "Shuttle". В корабле "Буран" без ущерба для всей системы вполне реально создание высокоэффективных средств спасения экипажа типа "отделяемая кабина", что и рассматривалось в проектных материалах ОКБ им. Королева.

Американские проработки повышения безопасности экипажа, по сути дела, приводят к необходимости перехода к советской схеме "Шаттла". Рекомендации комиссии Роджера (комиссия по расследованию причин аварии корабля "Challenger") не решают проблему безопасности в нужной мере, а созданная позже комиссия по изучению гражданской космической программы в своих выводах рекомендовала производить полеты кораблей "Shuttle" только для решения задач,  требующих наличия экипажа. Изготовление новых кораблей должно быть прекращено. Этим решением был нанесен последний удар по системе "Shuttle", как единственному и универсальному транспортному средству "Земля-Орбита". Было рекомендовано начать проектирование новых беспилотных транспортных средств, сделать основной упор на научные исследования в космосе с помощью автоматических аппаратов. Космический корабль типа "Shuttle - Endeavour", переданный НАСА в эксплуатацию в 1991 году, закрыл эту программу в части изготовления.

Объективные законы развития техники в конечном итоге привели к тому, что министерство обороны США и НАСА создали планы возврата к однофазовым носителям типа советских проектов "Энергия", "Энергия-М" и "Вулкан". В данном случае не следует говорить о заимствовании идей. В 1987 году начата разработка новой универсальной ракеты по программе ALC (передовая транспортная система), а в девяностые годы развернуты работы по созданию семейства мощных ракет-носителей. Первые пуски ракет этого семейства предполагалось начать в новом столетии.

Таким образом, в мировой практике ракетостроения, как в СССР, так и в США к концу восьмидесятых годов четко прослеживался возврат к семейству одноразовых грузовых ракет традиционного типа, перекрывающих весь мыслимый  диапазон выводимых грузов. Последующие задачи (выведение на более высокие орбиты, на трассы полета к Луне и планетам Солнечной системы) должны решаться с помощью дополнительных ступеней и разгонных блоков.

Прообразом грузового варианта носителя "Энергия" в Советском Союзе стал носитель "Энергия-Т". Запуск 15 мая 1987 года "Энергии-Т" с макетом космического корабля "Скиф 19-ДМ", по сути дела, явился его первым летным испытанием. Практически, одновременно в США начались проработки вариантов "Shuttle C" (карго) и "Shuttle Z". Предполагалось, что корабль будет заменен беспилотным грузовым отсеком, имеющим необходимое оборудование для автоматического полета и стыковки на орбите. Вес полезного груза при этом мог быть доведен до 70 тонн, что, по-видимому, было следствием того, что это был приспособленный вариант. Американская пресса опубликовала результаты исследования Стенфордского университета, в которых, в частности, говорилось: "... использование носителя "Энергия-Т" - это возможность добраться до Марса в обозримые сроки и за приемлемую цену". (Нью-Йорк Таймс, июль 1991 года). Не использование возможностей "Энергии-Т",  виной чему явилась "перестройка", в какой-то мере стимулировало более основательные проработки варианта "Shuttle Z" с использованием разгонного блока двойного включения. Стыковка при этом на орбите Земли позволяет собрать корабль необходимого веса для пилотируемого полета к Марсу и высадки экспедиции на его поверхность.

Говоря о возможных перспективах ОКБ им. Королева в создании семейства носителей на базе ракеты "Энергия", следует заметить, что при этом предполагалось широко использовать имеющийся задел по мощным двигательным установкам на высокоэффективных компонентах, стартовые и технические сооружения, а также универсальную систему управления. Создавая СУ, наша организация четко понимала, что комплекс управления такого сложного типа, использующий в своем составе бортовые и наземные компьютерные системы и информационные сети, должен быть в своей основе универсальным. С другой стороны, используя компьютеры собственной разработки и универсальные цифровые машины промышленной разработки и понимая их непрерывное совершенствование, мы  предусмотрели возможность их замены, что обеспечивало длительность их службы и эксплуатации. Эта особенность позволила уже в ходе испытаний произвести замену бортового компьютера М6 на более совершенный по быстродействию и надежности  М6М, а наземную вычислительную машину СМ-2 на СМ-2М. Остальная бортовая и наземная аппаратура могла также без ущерба и значительных затрат быть модернизирована или заменена на более совершенную. Так были начаты работы по использованию электрохимических генераторов. Мощности бортовых компьютеров позволяли использовать их для управления и спасения блоков "А", что предполагалось реализовать в последующем. Универсальность аппаратуры комплекса управления позволила ее использовать на огневых стендах, где велась отработка двигателей, прожиги ступеней на универсальном стенде-старте, на технической позиции и заводских контрольно-испытательных станциях, изготовляющих аппаратуру и ведущих сборку элементов ракеты. В самой организации были развернуты стенды исследований и испытаний универсального типа. Кроме того, как комплекс автоматического управления, так и вся развернутая инфраструктура подкреплялись мощной производственной базой  ряда серийных заводов Харькова, Киева, Москвы, Воронежа и других городов Советского Союза, которые являлись нашими традиционными смежниками. Все это накрепко привязывало нашу организацию к работам и планам ОКБ "Энергия". Безусловный авторитет и высокая квалификация наших инженеров, ученых и рабочих, способствовали тому, что конкурс среди представленных проектов систем управления семейства носителей, космической универсальной платформы и разгонного блока, был нашей фирмой выигран.

Однако, как пишет Б.И.Губанов: "...тучи над "Энергией-Бураном" сгущались" несмотря на успешные пуски носителя "Энергия" в варианте "Энергия-Т" (6СЛ) и в варианте "Энергия-Буран" (1Л). Решающими были два фактора: трудности в финансировании дальнейших работ и многоголосая критика со стороны специалистов, не участвующих в работах по этой теме и стремящихся  получить необходимое финансирование своих работ, и позиция головного заказчика, отозвавшего свое техническое задание на "Энергию-Т". Были и злопыхательства типа: "Буран" это бесполезный сорняк, выросший на почве некомпетентности..." (В.П.Мишин). Комиссия под председательством В.Х.Догужиева так и не смогла прийти к единому мнению в выработке предложений по дальнейшему развитию космонавтики в СССР, и вскоре ее работа прекратилась.

Некоторый возврат к семействам одноразовых ракет-носителей, тем не менее, не охладил многочисленных сторонников "многоразовости", пытающихся применить эту, безусловно, плодотворную идею, как к элементам ракет-носителей, так и к орбитальным кораблям. В основе их предложений лежит возврат отработавших ступеней в район старта с помощью аэродинамических устройств (крыльев) и автоматической системы навигации. Для орбитальных объектов суть предложений сводилась к тому, что такой объект приобретает все качества аэрокосмического корабля, т.е. способен совершать все необходимые эволюции на орбите и полет в атмосфере, аналогично полету самолета. Зачастую и запуск  такого корабля на орбиту должен совершаться с помощью самолета-носителя,  играющего роль первой ступени. Преимущества такой схемы, кроме многоразовости использования ее основных элементов, могут заключаться и в том, что для такой первый ступени в качестве окислителя может быть использован кислород атмосферы. Выигрыш при этом очевиден: исследования показали, что при полете традиционной ракеты в атмосфере расходуется 80% запасенного в ее баках окислителя. Первые проекты аэрокосмического самолета, близкие к реализации, по-видимому, следует отнести к началу сороковых годов (проект Зенгера).

Если вы посетите технологический музей в НПО им. Лавочкина, вам покажут макеты самолетов - аналогов проекта Зенгера. Тот же наклонный рельсовый старт, дающий первый разгонный импульс, разгон в атмосфере, рикошетирующий полет за ее пределами и "самолетный" возврат с посадкой на своем аэродроме.

Примерно в эти же годы (конец сороковых, начало пятидесятых) проекты бомбардировщиков-антиподов появились в США "Дайна Сор", затем крылатых планирующих ракет "Навахо" и ряд других - самолеты Х-15 и Х-23, аппараты с несущим корпусом М2 и HL-10. В Советском Союзе появились проекты "Спираль" (Г.Е.Лозино-Лозинского), модели БОР-4 и БОР-5, запуски которых дали необходимый экспериментальный материал при создании корабля "Titan". Американский "Shuttle" и советский "Буран" завершили работы этого столетия в направлении создания аэрокосмического самолета, показав, что современная технология в состоянии решить задачу такого плана, но стоимость разработки и эксплуатации очень высока. Прав Р.Сагдеев - это технология 21 века. Необходимы новые материалы и конструкторские решения, новые принципы управления и инфраструктура, новый подход к организации работ.

В те дни, когда наша фирма подключалась к работам по комплексу "Энергия-Буран", т.е. к первой работе с фирмой Королева, нас в министерстве предупреждали, что с ней трудно работать, и нам "не сносить головы". Однако мы наладили неплохие отношения и с руководством фирмы и с большинством ведущих специалистов. Уверен, что о нас в этой фирме сложилось неплохое мнение, по крайней мере, когда я однажды в разговоре с Семеновым сказал, что мы рассчитываем еще на ряд работ с ними, он вполне определенно выразился, что все последующие работы на базе "Энергии-Бурана" он мыслит делать с нами. А это системы управления разгонного блока (третьей ступени "Энергии"), универсальной космической платформы (УКП), сверхтяжелой ракеты "Вулкан", и модернизация "Энергии" ("Энергия-М"). На окончательное решение этого вопроса не повлияло даже то, что наш новый Главный конструктор А.Г.Андрущенко на одном из совещаний у Бакланова некоторые из этих работ  "уступил" Лапыгину. Об этом мне рассказал с большим возмущением П.Ф.Кулиш, и нам пришлось затем постепенно с помощью Б.И.Губанова и работников ГУКОСа, которые были нашими сторонниками, отыгрывать все назад. Нашим козырем была универсальность нашей "земли" - наземного проверочно-пускового комплекса, способного обслуживать все вновь планируемые объекты и то, что эта аппаратура уже была развернута и функционировала на стартовых позициях УКССа, на технических позициях в Загорске, Химках, Нижней Салде, на комплексных стендах в Харькове и Киеве. В эти же дни в Харькове началось создание полноразмерного показательного стенда КС-8, а в Киеве на  КРЗ создавался стенд для комплексной проверки аппаратуры. Уже в ходе перестройки ценой просьб и уговоров в министерстве удавалось "выколачивать" финансирование для этого стенда в течение трех лет, когда еще не угасла окончательно надежда на продолжение работы по "Энергии - Бурану".

Все постепенно приходило в упадок: оборудование, которым мы когда-то гордились, устаревало, специалисты деградировали без работы и постепенно покидали свои лаборатории, кооперации распались.

Прогнозы о "трудностях" работы с фирмой Королева оправдались только в части того, что, как ни в одной из других организаций, на этой фирме проявлялось стремление любым способом свалить вину на своего смежника, или так замаскировать техническую суть произошедшего отказа, что потом оказывались виноваты в разной мере все, в том числе и те, кто вообще не имел к этому отношения. Некоторые, из довольно высокопоставленных сотрудников этой фирмы, стали подлинными специалистами в этом деле и нам, не поднаторевшим в таких методах работы, часто приходилось оправдываться, тем более что система управления была весьма активным элементом при функционировании практически всех агрегатов ракеты. Выглядело это примерно так. При проведении работ не прошел режим комплексных испытаний с отбоем по КП (контакт подъема). Пока шел разбор причин в адрес министерства и ГУКОСа уходит шифровка с добавлением  "по вине системы управления". Через два-три часа выясняется, что режим не прошел из-за дефекта клапана или даже потому, что забыли что-то сделать или ошибся оператор. Конечно, посылать вслед опровержение никто и не думал.

Звонят мне однажды из министерства "свои люди": "На полигон едет министр с целью выяснения, почему семь раз подряд были остановлены работы по причине системы управления". Называют мне семь номеров шифровок и я, естественно, готовлюсь быть вызванным "на ковер". Смотрю содержание шифровок - везде виновата система управления. Поднимаю записи в бортжурнале испытаний, и во всех семи случаях оказывается, что система управления не причем, были отказы в агрегатах ракеты или двигателей. Я все это аккуратно выписываю в табличку: день испытаний, тип проверки, отказ, что было в шифрограмме и что оказалось на самом деле, с указанием номеров соответствующих документов и подписей. Копию этой таблички шифровкой отправил в Харьков, ибо там уже сверкают молнии, и гремит гром. Когда же, не скрывающий своего гнева, Олег Дмитриевич поднимает меня, я, молча кладу перед ним на стол свою табличку, он ее бегло читает и затем отдает  Губанову со словами: "Докладные о ходе электроиспытаний подписывайте только вдвоем!" Подобных случаев можно привести много.

Система была необозримой. Количество клапанов и пироэлементов, которыми нужно было управлять по строгой циклограмме, исчислялось многими сотнями, а главное, все системы и агрегаты ракеты находились в параллельной разработке и экспериментальной проверке. Сроки выполнения работы при этом устанавливались жестоко.

Когда меня просили в общих чертах описать схему управления и ее работу, я зачастую отшучивался: "Это несколько самосвалов микроэлементов, реле, гироскопов и других электродеталей, которые соединены между собой с помощью 20 тонн кабелей, по которым бегают кулоны электричества в соответствии с программами". Такой ответ многих устраивал, по крайней мере, он был более дипломатичным, чем ответ В.Л.Лапыгина одному из генералов: "Вы все равно не поймете".

Интерес к комплексу "Энергия - Буран" после запуска 15 ноября 1988г., и особенно, после защиты проектов по комплексу "Вулкан", "Энергия - М", разгонному блоку и универсальной космической платформе, среди партийных и военных руководителей значительно возрос. Мне довелось несколько раз вполне серьезно, хотя и в популярной форме, докладывать о принципах построения системы управления "Энергии" и о возможности использования ее основных элементов для новых перспективных работ. Делал я это с большим удовлетворением, полагая, что перспективы наших работ совместно с фирмой Королева, которую возглавил теперь Ю.П.Семенов, безграничны. Взаимоотношения с этой фирмой, особенно на среднем и нижнем уровне, были прекрасными. Многие наши работники имели не только деловые, но и дружеские связи со своими коллегами. Хорошим примером таких взаимоотношений была дружба между руководителями испытательных отделов Страшко и Николаевым. Они не только никогда не подставляли друг друга, а, зачастую, помогали в ликвидации последствий неизбежных упущений и ошибок в работе. Оба были прекрасными и опытными испытателями, а их дружба способствовала успешной работе. Казалось, что впереди непочатый край интереснейшей и плодотворной работы, новый подъем и новые свершения в ракетно-космической технике.

В срочном порядке из элементов ракеты "Энергия" собирается "Энергия - М" со стартовой массой 1050 тонн, осуществляется демонстративная транспортировка на транспортно установочном агрегате и установка ее на УКСС. Все оборудование, многие элементы бортовой и наземной аппаратуры были использованы практически без изменения. Ракета может вывести на околоземную орбиту полезный груз до 34 тонн. Разрабатываются: проект ракеты-носителя легкого класса со стартовой массой 220 тонн и весом полезного груза до 5 тонн, варианты постоянно действующей космической станции модульного типа "Мир-2", пилотируемого полета по программе "Мир - Шаттл", космических аппаратов систем связи "Глобис", "Сигнал", "Ямал". Прорабатывается вариант запуска ракет-носителей с морского стартового устройства. Можно только вспомнить слова С.П.Королева: "Как мало достигнуто, как много еще предстоит осуществить!" Мог ли предположить Сергей Павлович, что ждет его любимое детище - ракетно-космическую технику? В эпоху рыночных отношений не популярны проекты, отдача от которых будет только через многие годы. Поэтому те из них, которые можно отнести к "дальнему космосу" и от которых получение прибыли сомнительно, обречены оставаться на бумаге. Вспомним, к примеру, сколько времени потребовалось, чтобы околоземные спутники и аппараты стали окупать себя и давать реальную прибыль. Первый советский спутник был запущен в 1957 году, американский в 1958г., и только через четыре года, т.е. в 1962 году американцами был запущен опытный спутник связи "Telstar", а первая попытка запуска телевизионного спутника "Молния" в СССР состоялась в 1964 году. Таким образом, даже относительно простые программы народнохозяйственного использования космических аппаратов потребовали не менее 5 -6 лет до начала их практического использования в коммерческих целях. Можно предположить, что для создания космических производств химически чистых материалов в промышленных масштабах потребуется 10 - 15 лет, а создание энергетических и иных установок на поверхности Луны, оправдывающих затраты на их создание, потребует многих десятилетий. Каждый новый шаг в хозяйственном освоении космоса на 2 -3 порядка сложнее предыдущего, и он будет делаться только на основе коммерческих соображений в интересах будущих поколений. Новые программы России и Украины, в основном, претендуют на более дешевое поддержание старых программ глобальной связи, телевидения, наблюдения за поверхностью планеты, метеорологии. Дальний космос нам уже не под силу, это поле деятельности экономически мощных держав и их научно - промышленных объединений.

Распад Советского Союза и социалистического лагеря, научное и экономическое разобщение его бывших составных частей привел и к разрушению мощной корпорации научных и производственных единиц, составляющих некогда ракетно - космический комплекс. Дальнейшие работы по теме "Энергия - Буран" были свернуты. Даже задел из трех кораблей "Буран" и двух ракетоносителей "Энергия" не мог быть использован из-за отсутствия средств. Более чем десятилетний перерыв в работах привел к непреодолимому отставанию, а попытки удержать ракетно - космическую промышленность даже на низком уровне стали ее последней агонией.

Дальше...